Евгений Люфанов - Великое сидение

– Здорово живете! – приветствовал Петр своих корабельщиков.

– Здравствуй, Петра!

Ни царским величеством, ни батюшкой государем, ни какими другими высокими званиями Петр на корабельных работах называть себя не велел, и на верфи с этим сжились. Случалось и так, что, раздосадованный неслаженным ходом дела, Федос Скляев в сердцах накричит:

– Петра, обалдел, что ль?.. Как ты шпунтину гнешь? Аль не видишь, что она вон какая паженая!.. Ослеп, что ль?!

А случалось, Петр – на него. С покриком да с руганью ловчее работа шла.

– Чего, Федос, смулый такой? – обратился Петр к Скляеву, а тот, ничего не ответив, только рукой отмахнулся.

– У него, Лексеич, вчерашним днем с «Ивашкой Хмельницким» бой был, – осклабился Окупаев. – Он Федоса и зашиб малость. На перепой с новым шкипером вдарились, и чтоб нисколь на заедку не было. «Ивашка-то Хмельницкий» на Федоса и навалился, но зато энтот шкипер вовсе врастяжку лег.

Вот был повод и посмеяться. С «Ивашкой Хмельницким» постоянные схватки у самого Петра. Нередок день, когда бьются они, и не раз этот «Ивашка» так Петра побивал, что тот потом только огуречным рассолом и вызволялся.

– Станови-ись!.. – раздался в стороне зычный, протяжный окрик. – Живе-ей!..

Вытянувшись цепочкой, гребцы-каторжане рассаживались по местам на готовой к отплытию новой галере. На ней по обоим бортам во всю их длину сплошная скамья – банка, на которой гребцы будут сидеть в свободное время и спать. От куршек, – прохода между долгими банками – несколько наискось к борту, устроены банки для сидения гребцов во время работы. Под этими малыми банками – ступеньки, к которым цепями приковывают ноги гребцов, осужденных на галерную каторгу.

Дробный стук молотков, расплющивающих заклепки на кандалах, перекликался с перестуком кузнецов. Ноги гребцов накрепко прикованы к вделанным в палубу ступенькам, – все гребцы на своих местах.

– Берись! – скомандовал старшой.

Длинные, слегка приподнятые весла в руках гребцов.

– Взяли!

Неслаженно откинутые назад весла гремят, рвут на брызги воду, цепляют одно за другое. Галера рванулась было вперед и тут же застопорилась на месте. Плеть конвойного во всю мочь хлестнула по одной, по другой руке, по плечу, по спине каторжан, не сладивших с веслами.

– О-ох!.. У-ух!..

Гребцы – тягловая сила галеры, ход которой должен быть плавно-стремительный, без рывков, без сбоя, и плеть конвойного надсмотрщика помогает налаживать равномерный ход судна. Теперь уже дружно, сразу всем корпусом откидываются гребцы то вперед, то назад; руки их словно тоже прикованы или припаяны к веслам, и каждое весло с тугим упором отталкивает от себя толщу воды, оставляя на ней крутящиеся воронки. А окажется попутным ветер, наполнит он развернутые паруса, и гребцы, облегченно вздохнув, станут торопливо подтягивать канаты парусной снасти.

Идет галера, хорошо идет, и довольный Петр провожает ее напутственным взором.

Нынче большой корабль спускать со стапеля будут.

– Ушаков! – подозвал Петр поручика Андрея Ушакова, приставленного наблюдать в Адмиралтействе за работами. – Сдается мне, плотников не меньше ли стало?

– Так точно, меньше, – ответил Ушаков.

– Пошто так? – насупился Петр.

Царским званием его тут величать нельзя, но и запанибрата с ним быть не годится, и Ушаков старался избегать какой бы то ни было формы обращения, отвечая своему собеседнику.

– Которые наголодались – побегли. Жалованье получать все сроки им вышли, они и не стерпели.

– Сколько убыло?

– Поначалу двадцать с четырьмя, а третьего дня еще девятнадцать. Улучили время, что вы в Шлиссельбург отлучались.

– Розыск? – все строже и строже сдвигались у Петра брови.

– Сразу же с застав гонцов послал. Шестеро вчера словлены.

Петр дернулся шеей, отшвырнул ногой ссохшийся комок грязи, искоса, злобно взглянул на Ушакова.

– И ты денег ждешь?

– Я опять пожду, – отвел Ушаков глаза в сторону.

– Ну и жди! – словно отрубил Петр и зашагал прочь от него.

В первое время на этом Адмиралтейском дворе чуть ли не бунт учинился. Пригнали людей на работы, и поручик Андрей Ушаков по-своему распорядился работать людям от рассвета до потемок. А дело было в июне, когда в Петербурге ночь короче воробьиного носа, вечерняя заря утренней на запятки становится, для сна времени почти нет. Пришлось тогда самому царю вмешаться и установить распорядок: в светлую пору года работать с 5 часов утра до 10 часов вечера, а в темную – с 6 утра до 6 вечера, – по-медвежьи за зиму, мужики, отсыпайтесь.

Поручик Андрей Ушаков ревностно следил за порядком, штрафовал за малейшее нарушение и усерден был еще потому, что часть штрафных денег шла в его пользу. А помимо штрафов работные люди постоянно находились под угрозой телесного наказания за нерадивое отношение к делу или за строптивый характер, а то и просто так, – все зависело от настроения его благородия.

С распорядком работ дело наладилось, а вот с деньгами затор. Отощала казна, и прибыльщики ничего путного придумать не могут, на что бы еще денежный побор наложить. Те из плотников, что убежали, – мастеровые первой руки. К корабельному делу неумелых не поставишь, и не так-то просто новых набрать, – обучать еще надо их. Топором махать всякий мужик может, а чтобы корабль сладить, такие умельцы наперечет. В патриаршей казне царю Петру придется покопаться. У попов просить. Нужда – челобитчик неотступный, – как бы и других мастеровых людей не досчитаться.

Бегут корабельщики с петербургского Адмиралтейского двора, а что делается на верфях – Олонецкой, Ладожской, Свирьской? И там побеги?.. Матросы тоже вопить начинают, а иные и в разбой пускаются, ища себе прокормление.

Денег не было на жалованье плотникам, строившим корабли, а корабли нужны, чтобы прочнее закрепить за Россией море, добытое в трудной войне, а море необходимо для усиления торговли, которая и дает деньги. Долгий к ним и нелегкий путь. А чтобы торговля не замирала, надо беречь торговых людей, не разорять их многими поборами. Того больше: иному купцу денежно помочь следует, чтобы он свое дело сильнее развил да в фабриканты-заводчики выходил. Вот как это житейско-государственное колесо крутится, и никакую спицу из ступицы выдернуть нельзя, иначе весь обод порушится. А порукой всему российскому благоденствию – флот.

Первыми иностранцами, у которых Петр обучался кораблестроению, были голландцы, и он старался быть с ними всегда в тесном общении. От них научился говорить по-голландски, и это еще больше сближало его с ними. Голландия и кораблестроение неразрывны были в мыслях Петра. Да и как не восхищаться этим государством, ежели из всех существовавших в то время в Европе двадцати тысяч торговых кораблей шестнадцать тысяч принадлежали Голландии.