Евгений Люфанов - Великое сидение

Ох, мысли мои путаются, как мокрые волосы в хвосте паршивого коня. Но я буду говорить до конца.

Итак:

Мы сидели, мы пили мед, пили кумыс, мы пировали. Все было хорошо, наступал вечер.

Когда затихли песни и женщины пошли доить кобылиц, я тоже поднялся и пошел. Все было тихо и спокойно, как это нужно. Я посмотрел на небо: там не было туч. В вышине сверкал Джиды-Юлдуз, который так похож на опрокинутый черпак для кумыса. Все его звезды горели, точно те драгоценные камни, что так искусно вправляют в рукояти клычей черкесские мастера. Все было спокойно вокруг, но я словно чего-то ждал, чего-то боялся.

И вот явился он, нежданный гонец. Я помню, что под ним был усталый конь и с его боков сбегала горько пахнувшая пена.

И гонец сказал мне:

– Тюра! Я еду из аймака, что лежит подле большого сырта Джабык-Карагаз. Я принес весть: царский полковник Аристов – да ослепнут его глаза! – идет сюда с полуденной стороны. У него проводником Тугайбей. И с полковником столько солдат, сколько может быть дурных мух в жаркое лето.

Я не зажег в своих глазах огонь ненависти. Я не рассердился на этого гонца, не приказал отрезать ему язык за то, что он принес дурные вести.

Да! Я ввел его в свою кибитку. Я накормил его и напоил. Я поступил с ним хорошо.

Гонец принес не ложные вести. Так было. Солдаты царя Петра пришли. Это случилось в ту пору, когда перестает куковать в урмане бессемейный кянук.

Их была тьма. И они двигались, как тьма, наползающая в сумерках с гор. Их было очень много. И главный начальник над всеми солдатами был полковник Аристов, да будет имя его вонючим, и пусть свиньи мочатся на его могиле!

Они искали брод через Ак-Су. Они взяли кожаные турсуки и надули их воздухом, привязали их к своим седлам по одному с каждой стороны и перешли Ак-Су.

Я увидел их впервые за ближним холмом, что находится справа от Чиялы-Туб. Они были от меня на расстоянии трех полетов стрелы.

Я знал: их лошади выпьют и загрязнят нашу воду, вытопчут наши степи.

Я молился, но аллах не услышал меня. Я обратился к Кадыр-Эль-Исламу, но он не помог мне. Мы были одни.

И я увидел тогда перед собой своих сыновей. Они оба дышали горячо.

Мы отправили дальше от места Чиялы-Туб наши кибитки и угнали стада. Мы кликнули всех мужчин, которые могли владеть будзыканом и клычем. Нас собралось не так много, но каждый из нас был храбрым. Но нас было мало, и мы отступили.

Нет, нет! Мы не бежали.

Я вам скажу: когда рана в живот или в грудь – это смерть. Будь то конь или воин.

Дети! Сыны мои! Зачем я буду говорить о том, как вы умерли…

Знайте:

Я оставил о них хорошую память. Там, за Ак-Су, текут еще две реки, которые извиваются, как серебряная надпись из Аль-Корана над преддверием Газиевой мечети. У этих рек не было имен. И я дал им имена своих сыновей. Я похоронил их там.

А потом я мстил за них.

Стоны поверженного врага приятны слуху воина. Слова о пощаде веселят его сердце.

Кто скажет, что это не так?

Я заткнул свои уши перстами ненависти. В глазах моих горел огонь мщения.

Знайте все:

Это я и беглый из русской земли Антон переплыли ночью реку Дим и убили проклятого Тугай-бея. Он лежал у костра, окруженный своими сарбазами, но наши руки были достаточно крепки, чтобы заставить его не встать никогда.

Их было в пять раз больше, чем нас. Нас же было только двое и еще – ночь. Мы убили их, и я сам, вот этой рукой отрезал их уши и бросил в горячую золу костра.

Помню: я встретил предавшегося собаке Аристову башкирского старшину Улукая. Он ехал куда-то и осмелился кричать мне худые слова, ядовитые, как корень аксыргака. И я сделал то, что следовало сделать. Я погнал своего коня. Я настиг его. Я отрезал голову Улукая. И я послал эту голову самому Аристову да спалит его огонь!

Враги страшились меня. При одном упоминании моего имени они начинали дрожать, как дрожат глупые жеребята, когда услышат вой волка.

Да, так:

Судьба родившегося в год Барса подобна весеннему ветру, изменчивому, как женщина, которая таит в себе тепло и холод. Это так.

Но я скажу: горькое и сладкое узнает только отведавший.

Вот дорога моей судьбы привела меня наконец уже к закату, и самому мне ничего не нужно. Для меня все прошло. Я лишился своих сыновей, своей кибитки, лишился всего. Теперь я бездомная собака и греюсь у чужого огня.

Где мои друзья, руки которых когда-то лежали в моих руках?

Их нет.

Они ушли от силы света. Их глаза протекли в землю.

Я – один. Я – последний из Саратаева рода.

Но пока могут шелестеть мои губы и шевелиться язык, я буду рассказывать встречным о себе, о всех нас.

Ручьи несут воды и образуют большую реку.

Слова воспоминаний призывают к жизни минувшее.

Так бывает.

Так будет…

Было так:

В рваном бешмете, подогнув под себя ноги и прислонившись спиной к высокой сосне, сидел старик кураист. Лицо его было сурово и совсем не соответствовало тому веселому плясовому напеву, какой наигрывал его курай. Пальцы старика привычно скользили по легкой тростинке, и потревоженным шмелем, то затихая и словно удаляясь, то приближаясь и будто кружась над головой, назойливо гудел курай.

Перед лицом старика развевались нарядные девичьи платья, мелькали пляшущие ноги, но старик кураист не замечал их. Все его внимание было сосредоточено на девушке, одиноко стоявшей в отдалении у самого обрыва горы.

Она не принимала участие в пляске, настороженно вглядываясь вниз, в долину, чуткая к каждому шороху, и подозрительно осматриваясь по сторонам. Перед ней – склоны гор, поросшие густым лесом, горная речка в долине. Над горами проплывали облака. Тяжело пошевеливая крыльями, на каменистом уступе горы сидел беркут, расклевывая свою добычу. Внизу, в кустарнике, паслись оседланные кони.

Только звуки курая да топот пляшущих ног слышались в тишине. Девушки плясали, прикрыв платками нижнюю часть лица, и озабоченно поглядывали на свою сверстницу, стоявшую в дозоре. Вот она коротко взмахнула рукой, и мгновенно прекратилась пляска, смолк курай, и девушки присели в полукруг. Одна из них слегка приподняла руку и укоризненно проговорила:

– Язык твой запнулся, Гали. Не те слова ты говорил. – И возбужденно, горячо, почти с ожесточением: – Пусть скачут к крымскому хану наши гонцы. И к киргизскому Средней Орды. У киргизов много коней, много всадников, много стрел…

Другая, перебив:

– Не всякая стрела долетает до цели. Пусть башкирин надеется на свой лук. Только своя рука не обманет. Дорогую дань наложат ханы за свою помощь. Детям и внукам нашим не хватит жизни расплатиться с ними.

Тишину гор нарушил отдаленный шум. Сразу же оборвались разговоры, снова громко заиграл кураист, и девушки, встрепенувшись, закружились в хороводе.