Евгений Люфанов - Великое сидение

– Что ты сказал? Кому? Зачем… – не мог понять воевода.

– Пусть думают, что я с ними. Пусть так думают, – говорил писарь. – По всем аулам эта весть облетит. И я… я тоже уйду к ним, узнаю всех зачинщиков. Все сделаю. Сам я, один…

Аничков недоуменно разводил руками, готовый разразиться страшным гневом.

– Не посоветовавшись… Без нашего ведома… Да кто ж тебе позволил?!

А Кадрай-тархан ударил ладонью по столу и, осклабившись в улыбке, прищелкнул языком.

– Ай-е!.. Джигит Уразай!.. Умный голова Уразай!.. Так надо, так! – одобрительно повторял Кадрай-тархан. – Самый молодец наш Уразай!

Столько происшествий за немногие часы! И кто бы мог подумать, что смирный писарь воеводской канцелярии пойдет как бы возглавить возмущение башкир, кочующих в окрестностях Казанской дороги, и сам приведет потом зачинщиков на расправу? А теперь будет так. И верный начальству старшина Уразкул пойдет вместе с ним. Они в ночь уйдут на Казанскую дорогу, будто бы тоже убежав из Уфы. Вот и ладно, вот и хорошо. Сразу понял все замыслы писаря Уразая умудренный жизненным опытом Кадрай-тархан.

И еще хорошо, что воевода не забыл об ужине. Можно будет с большим удовольствием принять участие в этом приятном домашнем пиршестве. И туда, в хоромы воеводы, понесут дорогой подарок петербургского гостя. Пусть воеводские служители зажгут факел, чтобы освещать дорогу, и осторожным, легким пусть будет каждый их шаг, чтобы не спугнуть ни одну звезду, которая пожелает поглядеться в зеркало. И надо будет так поставить его в воеводских хоромах, чтобы было видно, как завтра утром ранняя заря загорится в нем.

Факельщик шел впереди. За ним – сам воевода с петербургским гостем, следом за ними двое служителей несли зеркало, и в нем, будто играя, отражались и переливались отсветы факела. Шествие замыкали Кадрай-тархан и мулла Хасан.

С вечера показывались звезды, а теперь, ближе к ночи, все небо затянуло черным пологом туч. Со всех сторон липла непроглядная тьма, и лишь узкую тропку прожигал в ней продвигавшийся вперед факел. Еще немного шагов, и будет дом воеводы.

Услышав людские шаги, во дворе, мечась на своей цепи, неистово забрехала собака, и, словно испугавшись ее и не сумев увернуться от камня, метко брошенного из темноты чьей-то рукой, звонко вскрикнуло зеркало, осыпая землю осколками.

– Ай-е!..

Завернутая в баранью шкуру, красная палка обошла многие аулы, и старейшины башкирских родов поставили на ней свою тамгу в знак того, что присоединяются к восставшим.

И вот как сразу стало хорошо: стоило потуже затянуть на шее урядника аркан, и уже можно собираться кучно на любой тропе, на малой и большой дороге и громко высказывать долго скрываемое возмущение. Ожил немевший до этого язык, налились силой руки, зорче вглядываются вдоль сразу забывшие робость глаза. И было удивительно, как это они, башкиры, боязливо подчинялись старшине да уряднику потому, что у тех в руках была плеть. Неужели нельзя было раньше справиться с ними? Справились же теперь!

И ожили заколоченные до этого кузницы, запылали в них горны, застучали молотки, сбивая искрометную окалину с раскаленного железа. Острые наконечники стрел не разучились выковывать башкирские кузнецы. Уже заготовлено множество луков, и на каждом из них туго натянута тетива.

На Казанской дороге между рекой Ак-Идель и аулом Чульмой, у кибитки старика Аллаязгула башкиры слушали письмо, доставленное из главного отряда повстанцев.

– Седлайте четырех коней…

Старик Аллаязгул знал, что означают эти слова, и пояснил их:

– Поднимайте четыре дороги Башкирии – Казанскую, Осинскую, Сибирскую и Ногайскую…

– Отбирайте пшеницу от куколя… – читали дальше.

И Аллаязгул разъяснял смысл этих иносказательных слов:

– Отбирайте верных людей от изменников…

– Кто с нами? – спрашивали в толпе.

И читавший письмо перечислял:

– Примкнул род Тамьянский, Курматинский, Табынский, Айлинский, Дуванский… Много родов. И степь, и горы с нами. Решайте, что будем делать мы.

Аллаязгул поднял руку, сказал:

– Будем собирать кибитки. Скот угоним в горы. Женщины и дети будут с ним. – И обратился ко всем: – Так я сказал?

– Так!.. Айда!.. – послышались голоса.

Вот и прощай, аул. Прощай навсегда, злосчастная эта родина!..

В ауле суматоха. Часть его жителей решает уходить в Киргизию, в надежде на более сносную жизнь там. Далек путь туда и – кто знает? – будет ли там легче для них, незваных пришельцев, обойденных удачей и счастьем в своих местах? Некоторые семьи решали смириться со своей безрадостной участью и остаться здесь, теперь уже не на своей земле, перешедшей от них к богатому сотнику Мурзабаю, уплатившему царской казне налог за карие глаза всех их домочадцев и еще дополнительно за косы их дочерей. Не знают только, как дальше тут жить. Может, тоже придется бороться и примыкать к восставшим? Может, метко пущенная стрела, острое копье да крепкий аркан помогут одолеть врагов? Может, захочет аллах, чтобы победили они, его правоверные?..

Давний кунак Аллаязгула, его сосед Сагид, собрался уходить в Киргизию, и не придется, значит, им породниться, как они думали все эти годы. Алме, дочери Сагида, исполнилось пятнадцать лет, и скоро, может быть, очень скоро вернется из поездки за солью Амин, сын Аллаязгула, которому осенью сравняется шестнадцать лет. Думалось, что близок день второй их свадьбы, после которой они станут жить отдельно в своей кибитке. Помнит Аллаязгул, какой веселой была их первая свадьба, когда Амину пошел второй год и он уже учился ходить, а Алма могла только сидеть на руках матери. На их свадьбу собралось тогда много гостей, и, как это полагалось, каждый гость оделял жениха и невесту подарками. Дарили паласы, кошму, коз и баранов; были песни и пляски под игру кураистов, было много выпито кумыса и айрана, – долго и хорошо веселились.

Ах, ах!.. Уведет Сагид свою дочь, и не будет она женой Амина; где-то уже далеко-далеко окажется Алма, когда Амин вернется домой с добытой солью. Но куда, в какой дом он вернется? где найдет он отцовскую кибитку? Сколько горьких известий ожидает его. Ай, ай!..

– Это ты, Уразай, хорошо придумал. Молодец! Конечно, все поверят, что ты им свой человек, благодарны будут за то, что предупредил и тем спас их, а то бы они остались заложниками. Умная голова у тебя, – хвалил воеводского писаря Уразая старшина Уразкул и предвещал ему всякие жизненные блага. – Воевода и сам царь наградят тебя, когда укажешь зачинщиков и поможешь их захватить. Приедем, ты в ауле скажи, что я твой помощник, что тоже, мол, на их сторону перешел. Они поверят, и я буду тебе помогать. Станем самыми лучшими кунаками, оба богатыми будем, Уразай.