Габит Мусрепов - Улпан ее имя

– Я на месте поймал сыновей Иманалы… Они трех скакунов угнали, из того табуна, что пасется в Каршыгалы. Я не мог не сказать, что есть у лошадей хозяева… Они сказали – хозяева они, а я кушук-куйеу!

– Шырагым, сынок… Стоит ли печалиться из-за трех коней? У нас еще тысяча голов, вам хватит с Бижикен. Несколько лет назад бии и волостные керей-уаков решили: вдова, не имеющая сыновей, одну треть всего скота и всего имущества отделяет родственникам мужа. Я с ними согласилась. Несколько раз повторяла Иманалы, чтобы произвести раздел. О нем можно много плохого сказать, но в этом деле он оказался мужчиной и взять ничего не захотел. Это его беспутные сыновья… Ты прости им… А я скажу, и в другой раз они не посмеют.

Но Торсан настаивал на своем:

– Нет, апа… С этим делом надо покончить. Отдайте им то, что должны из наследства. Если они всю жизнь будут считать, что вы им должны, если будут хватать, что на глаза попадется, мы спать по ночам перестанем. Я хозяин в доме или я кушук-куйеу?

– Шырагым, ты устал, и потому я прощаю твои обидные слова. Отдохни с дороги… Об остальном поговорим завтра.

Торсан ушел.

Улпан и после его ухода не переставала думать о случившемся. Как понимать?.. Неужели должность волостного, управителя изменила Торсана? Ведь раньше вежлив был до приторности, только и слышно было – апа, апа… Может быть, сегодня он приоткрыл свое настоящее лицо? Но Улпан сама себя остановила – нельзя быть чрезмерно строгой. Молодой… А какой джигит стерпит, если из табуна угонят трех лучших скакунов? Подождем с обвинениями. Сыновья Иманалы в отца – такие же вздорные, такие же забияки. Скорей всего, они и начали задираться. Если она приняла Торсана в дом сыном, то надо оградить его от людского недоброжелательства, от насмешек…

В тот же день она позвала к себе Иманалы.

Брат ее мужа в последние годы сильно сдал. Может быть, годы его изменили, может быть, повлияла болезнь Есенея, к которой он считал себя причастным, может быть, о боге начал задумываться. И не все же плохое в самом плохом человеке, есть и хорошее.

– Послушай, деверь, – сказала она ему. – Долгие годы ты не хотел со мной ужиться. Сейчас, слава богу, когда ты приходишь, почетное место в доме Есенея – твое. Во многом совпадают наши мысли. Поэтому послушай, что я скажу. Твои сыновья самовольно увели трех коней из табунов, что пасутся в Каршыгалы. Мой зять приехал расстроенный – что-то они наговорили друг другу. Ты скажи сыновьям, если им нужно, я им не три дам, а тридцать три! Но только – с разрешения… Наверное, я не сумела как следует объяснить в прошлый раз, но одна треть всего скота принадлежит тебе. Можешь в любое время забрать. Ты веришь моим словам?

– Верю, Улпан! С тех пор, как я узнал тебя получше, я верю всему, что ты говоришь. Но я не хочу больше, чтобы одни моим именем прикрывали свои склоки, а другие говорили, что я хочу ограбить семью Есенея… Ягненка не возьму! Ты сама знаешь, каким я был. Удивительно ли, что сыновья ведут себя так? Пусть появятся дома эти собачьи дети, я им…

– Не надо, Иманалы! Не бей их. Иначе наступит такой день, и они поднимут на тебя руку. И лошадей не надо возвращать, пусть твои сыновья не таят в душе злобу. Пусть и мой зять не считает, что он по первому своему слову вышел победителем… Не надо нам ни победителей, ни побежденных. Пусть не враждуют между собой…

– Я сказал, что верну лошадей, – и верну их…

– А я сказала – оставишь, и ты оставишь. В твоих табунах сейчас не больше двухсот голов. Возьми свою долю!

Иманалы покачал головой:

– Нет… Твой деверь Иманалы совсем недавно почувствовал себя своим человеком в родном ауле. Я не хочу, чтобы снова обо мне говорили худое. Попросят сыновья – можешь от своей доброты подарить им коней, а я об этом слышать больше не хочу и говорить не стану. У меня другое на уме, покоя мне не будет, пока не исполню…

– Что же?

– Ты сама сказала, что я – грешный человек, очень грешный. Есть моя вина и в болезни, и в смерти брата. Как ты смотришь?.. Я – как бедел-хаджи [74]– отправлюсь в Мекку вместо Есенея?

В Мекку… Прикованный к постели Есеней, которому не могли помочь омские, тобольские, тюменские, челябинские доктора, какое-то время уповал на бога: «О алла! Я предам забвению все мирские заботы, буду славить тебя – лишь верни мне силы…» Но бог был глух к его молитвам!

– А ты помнишь, – сказала Улпан, – слова Есенея незадолго перед смертью? Когда пришли к нему прощаться? «Если бог считает, что он мне больше ничего не должен, то и я ничего не должен ему». А почему он это сказал? Кому сказал? Помнишь?

– Конечно, помню… Люди, пришедшие попрощаться с ним, предложили послать кого-нибудь в Мекку вместо него.

– Я смотрю на тебя, Иманалы, и думаю… Все, что ты делаешь, ни в чем удержу не знаешь. Был буяном, забиякой – без удержу… Теперь без удержу предался богу, четки из рук не выпускаешь… Если ты признал свои грехи, если ты осуждаешь себя – это и называется искуплением. А в Мекку… Ты даже представить не можешь, в какой стороне она находится. Ты в Кзыл-Жаре ни разу не бывал. Мекка… Сиди уж дома!

И еще один разговор был у нее с Шондыгулом.

– Каранар… Ты успеешь до вечера пригнать из ближних табунов трех темно-серых, в яблоках?

Не было ничего на свете, чего не сделал бы Шондыгул, если Улпан называла его – Каранар. Но на этот раз он отрицательно покачал головой:

– Нет, не успею… Ты забыла, что сегодня вторник, день неудач, из дому можно выезжать только после полудня. А если выеду после полудня, вернусь только к рассвету.

– Хорошо, Каранар… Вернешься к рассвету, это будет не поздно. Выбери тройку, чтобы по масти не отличались. Нужны для одной упряжки.

– Понял, понял… Больше можешь ничего не объяснять, – ответил Шондыгул и пошел собираться, чтобы сразу после полудня и выезжать.

К ужину Торсан не приходил, отсиживался в управе. А за завтраком, хоть и передавал Улпан пиалу, но его дурное настроение пока не развеялось.

– Торсан, ты не видал еще? – обратилась к нему Улпан, стараясь ничего не замечать. – Я велела пригнать из табуна трех темно-серых, все – в яблоках. Поедете в Кзыл-Жар, запрягайте их.

– А я видела, апа! Кажется, много я лошадей перевидала… А таких красивых… Я даже не знала, что такие бывают на свете! – Бижикен налила Торсану чаю. Торсан заулыбался:

– А мне почему ничего не сказала?

– А ты почему всю ночь спал, отвернувшись от меня? Кроме того, мне хотелось получить коримдык [75]от тебя!

Ничего не было важнее для Улпан, чем счастье Бижикен, чем мир в ее доме…

– До вашего отъезда надо приучать их к упряжке, и еще следите – степные лошади в городе пугаются, могут понести. Твой отец, Бижикен, этот табун велел пасти отдельно, не смешивать с другими. В последний раз он гнался за волком, и вместе с конем провалился в наледь. Так Шондыгулу крикнул сперва Байшубара вытаскивать, а потом уж его самого. Еще отец говорил: эти кони – нрав у них такой – они ни одного жеребенка не отдадут волкам, все кидаются на защиту…