Марк Алданов - Живи как хочешь

Он вспомнил, как тридцать лет тому назад, после своего первого бегства из Петербурга, обедал в Финляндии с Мусей Кременецкой. «Да, тогда было другое! Тогда мне было достаточно ночью вспомнить, что существует Муся, и все озарялось светом… А что, если все в моем нынешнем состоянии объясняется очень легко: я просто потерял любовь к жизни? О, не в такой мере, чтобы покончить с собой. Нет, я только ничем больше очень не дорожу: ни успехами, ни творчеством, ни даже Надей… Она уйдет от меня, потому что слишком будет скучно живой женщине с таким человеком, каким я понемногу становлюсь… Ну, что ж, «общественное служение» будет».

После обеда он, по желанию Нади, повез ее в Радио-Сити. Там ее восхищению не было пределов. Здание было изумительно, и еще изумительнее был новый фильм.

– Уж это, извини меня, я понимаю лучше, чем ты! – говорила она. – Конечно, и в Холливуде ставятся плохие фильмы, но в общем и английским, и французским, и итальянским фильмам очень далеко до лучших американских.

В ночном клубе, куда они поехали из Radio City, она тотчас, заглянув в карту вин, объявила, что слышать не хочет о шампанском. Виктор Николаевич понял, что дело не в ее новом американском патриотизме, а в ценах. Он заказал что-то американское. Надя слышала, что в этом клубе собираются «все знаменитости». Яценко ни одной знаменитости не видел, да если б они тут и были, то он все равно их не знал. Но ему не хотелось разочаровывать Надю, и он стал сочинять:

– Видишь того старого джентльмена в углу? Это бывший президент Хувер. А вот тот брюнет – знаменитый физик Роберт Оппенгеймер, тот, что изобрел атомную бомбу.

– Где? Какой? – спрашивала Надя так взволнованно, что ему стало совестно. Впрочем, ей интересны были преимущественно знаменитости кинематографические; тут он врать не мог: Надя их видела на экране сто раз.

– Это знаменитый ночной клуб, правда? Самый знаменитый во всем мире?

– Самый знаменитый во всем мире, – подтверждал он.

Когда Надя выпила еще несколько рюмок, она снова заговорила о «свободной ассоциации":

– …Но ты согласен со мной, правда? – спрашивала она. – Как часто ты будешь приезжать ко мне?

– Каждые полчаса.

– Ты глуп! Мы могли бы каждый день вместе завтракать. Хотя нет, по утрам ты будешь работать. Ты что будешь писать? Твой «Путь счастья»?

– Мой «Путь к Счастью». Или я назову: «Путь к освобождению».

– Тогда завтрак только помешал бы тебе работать. Нет, ты приходи каждый день в пять часов. Ты будешь у меня пить чай. А затем мы наверное раза три-четыре в неделю будем вместе обедать.

– То есть, в те дни, когда Пемброк и Делавар не будут звать тебя на обеды с кинематографическими людьми? В эти дни на затычку пригожусь и я?

– Ах, как ты поглупел! Я тебя обожаю, но ты очень, очень поглупел! Во всяком случае, мы будем встречаться каждый день!

– И каждую ночь? – спросил он и сам немного удивился: такие слова не очень соответствовали его новому душевному настроению.

Она смеялась.

– Иок! Вдобавок, ты стал еще хвастуном! Мы будем устраиваться, как полагается во всех французских романах. У нас будет адюльтер!

– В американских гостиницах заниматься адюльтером неудобно: дамы не могут принимать мужчин, или, по крайней мере, двери номера должны быть отворены. Это нас немного стеснило бы.

– Тогда я буду приезжать к тебе. В твою гарсоньерку ! Ведь, правда, у тебя гарсоньерка ? Чудно! У тебя будут, тоже как во французских романах, портвейн и бисквиты… Это очень стыдно, что я спросила, есть ли в комнате ванна?

– Очень стыдно.

– Так стыдно, что надо удавиться?

– Лучше было бы удавиться, но все-таки поживи еще.

– Я поживу. Но я недолго останусь в этой гостинице. Я завтра же начну искать себе квартиру, а из первого заработка ее обставлю. Увидишь, как я хорошо ее обставлю! И без помощи декораторов! У меня есть свои идеи. Если б только я знала, что меня через пять месяцев не турнут из Соединенных Штатов! Что ж тогда продавать за бесценок все, что я куплю?

– В пользу кого же продавать? Ведь ты утопишься в Гудзоне.

– Я и не думала, что ты так глуп!.. Смотри, президент Хувер уходит. Я думала, что ему окажут больше почета! Мэтр-д-отель и столика не отодвинул!

– Америка демократическая страна. Теперь Хувер такой же рядовой гражданин, как я.

– И как через пять лет буду я! Ты знаешь, я уже теперь могла бы выдержать экзамен на гражданство. Я не то, что твоя Лина! Спроси у меня, сколько было президентов Соединенных Штатов! Тридцать три!

– Браво!

– Но мы говорим серьезно. Утром и днем мы оба работаем, а с пяти вечера вместе. Оба независимы, оба свободны… Я буду ездить к тебе на subway. Видишь, я уже говорю собвэй, а не метро! И ты знаешь, меня все в гостинице чудно понимают! И я тоже почти все понимаю, если только говорят не очень быстро… Подумай, как будет хорошо. Ты работаешь, я работаю, свободная ассоциация! Это твоя идея. Возьми на нее патент.

– Возьму патент, – ответил Яценко. Он твердо знал, что разойдется с Надей и, вероятно, очень скоро. «А все-таки я люблю ее, она прелестное существо, и я не знаю, что со мной было бы, если б она умерла. Для меня начинается старость, болезни, – лишь бы у нее все было хорошо».

– И, главное, помни одно: пока ты меня любишь, – где угодно, когда угодно. А когда ты меня разлюбишь, мы останемся навсегда друзьями. Навсегда! До конца наших дней!

Они с улыбкой смотрели друг на друга.

Конец

Для добра и для худа.

Извините, что мало.

Большая удача

Прибор, обнаруживающий ложь.

«Стража на Рейне».

Попутчик.

Дружелюбие.

Кинематографические эффекты.

Общий осмотр пациента.

«Холливудский король наш гость на Лазурном берегу».

Так называлась борьба с немцами в пору оккупации.

Ладно.

«Радости любви длятся только мгновение, а горе от любви длится всю жизнь."

«Радости любви длятся только мгновение, а горе от любви длится всю жизнь. Я все бросил ради неблагодарной Сильвии. А она бросает меня и уходит к другому возлюбленному».

«Пока эта вода медленно течет к ручью в конце луга, я буду любить тебя», – повторяла мне Сильвия. – «Вода еще течет, однако она изменилась».

«Почили в славе наши отцы, бывшие с тобой в боях. Но их сыновья полны вечной к тебе благодарности. Мы не склоняем шеи и колен, но сердца наши принадлежат тебе, Лафайетт"

«Это сильнее меня».