Владимир Паутов - Шестой прокуратор Иудеи

На земляном полу темницы, на ворохе прошлогодней, прелой соломы, лежал человек. Тяжёлой цепью его руки были прикованы к каменной стене, покрытой скользкой плесенью. Полная темнота, непроглядная, отдающая затхлой сыростью, гнилью и запахом крысиного помёта, окружала несчастного узника. Неподвижный взгляд пленника был устремлён вверх. Могло показаться, что каменный потолок подземелья совершенно не мешает ему видеть предрассветное небо.

Какие мысли были в голове у того человека, уже заранее считавшимся виновным? Ведал ли он, предполагал ли, что будет осуждён на смерть, или надеялся на помилование? О чём думал в тот миг несчастный узник, что вспоминал: детство, отрочество, юношество или родной дом, свою семью, друзей или первую любовь, а может жизнь на чужбине среди незнакомых людей?

Воспоминания-воспоминания! Они всегда чудесны и прекрасны. Не так уж важно плохими или хорошими были события, которые всплывают в человеческой памяти, ибо только в воспоминаниях можно вернуться в свое прошлое, от которого нельзя отказаться или убежать. И пусть даже ушедшие дни те были не самые радостные и счастливые, но горькие и трагические, а забыть их невозможно, так как они жизнью являются нашей. Давно и безвозвратно ушли в глубину бесконечного времени, потерявшись где-то среди пыльных дорог истории, многие события, которые, наверно, кому-то и хотелось бы выкинуть поскорее из своей памяти, но только не всегда получается это сделать. Да, и некуда от них убежать и невозможно скрыться, ведь они навсегда, помимо воли человека, остаются с нами в наших воспоминаниях. Вот это, как раз, и есть то единственное богатство человеческой жизни, которое нельзя ни украсть, ни потерять на дороге, ни проиграть и ни выиграть в карты, но которое можно прирастить и приумножить прожитыми своими годами, коим имя судьба! Какая она будет, не ведомо никому, ибо будущее всегда загадочно и неизвестно, непознаваемо и, главное, непредсказуемо. Правда, человеческую судьбу, скрытую за тяжёлым занавесом грядущих дней можно иногда предугадать, заглянув в минувшее время через человеческую память и воспоминания. Но вот увидеть и узнать истинное своё будущее – никогда! Если бы такое только было возможно, то скольких бы тогда ошибок смогли избежать люди и не совершить недостойных поступков, за которые они испытали бы чувство боли и стыда. Вот в чём как раз и заключается главная трагедия человеческого бытия – в невозможности вернуться в прошлое, дабы исправить его. Задумываться об этом надо всегда, чтобы не пришлось бы потом за неправедность, совершённую когда-то нами, расплачиваться ещё не родившимся нашим детям.

Так о чём же мог думать узник? Скорее всего, пленник в мыслях своих был далёк от воспоминаний давно ушедших дней. Хотя кто знает, кто скажет, кто слышал? Испытывал ли он, мучаясь в одиночной тюремной камере в ожидании суда, дикий страх и ужас перед грядущей неизвестностью? Металась ли, томилась ли душа его в тот миг? Ведь трудно осознать и согласиться человеку с тем, что вскоре закончится его земной путь, и он умрёт, а вот повторится ли в жизни, другой ли, третьей ли, так то ведь никому не ведомо, а тем более не гарантировано, хотя вроде бы и обещано. Смерти проповедник уже не боялся, так как успел привыкнуть к той жуткой мысли о том, что конец его неизбежен, просто ему очень было жаль, что ещё много он не успел сделать в этой земной жизни.

Узник чуть пошевелился и сразу же застонал от сильной боли. Избитое его тело нуждалось в покое, но не мог он долго лежать неподвижно. Однако любое положение, которое пленник старался принять – сесть, привстать, лечь на другой бок, или просто пошевелиться, доставляло ему жуткие мучения. К боли никогда нельзя привыкнуть, её можно лишь терпеть, скрипя зубами и кусая до крови губы. А вот кричать категорически не позволительно. Даже стонать не допустимо, дабы не потерять человеческого достоинства перед лицом тех, кто поставил перед собой цель жестокой болью и физическими страданиями низвести человека до уровня дикого животного, заставив того выть и визжать от долгих истязаний, моля о пощаде и взывая к милости.

«Да, по всей видимости, храмовые стражники мне переломали рёбра и отбили все внутренности, – подумал узник, с трудом сдерживая стон, решив всё-таки, что надо немного привстать и прислониться спиной к холодной стене. Он был болен, и чувствовал это, так как, будучи весьма хорошим лекарем, умел определять человеческие недуги. Сильный озноб и лихорадка бросали несчастного пленника то жар, то холод, доводя его до полного исступления. – Ладно, до утра немного осталось времени, потерплю как-нибудь!»

Он никого не винил в своей участи. Даже учеников, что без малого три года находились при нём, слушали его и жили его мыслями, радовались вместе с ним его успехам, ходили по Палестине, посетив все уголки её, но тут же покинули в дни испытаний и гонений. Пленник не ругал и не корил бывших своих товарищей.

«Конечно, же, друг не познаётся в счастье, и враг не сокроется в несчастье», – горько вздыхал и в который уже раз думал узник. Несомненно, ему было обидно и досадно, что близкие друзья, повинуясь его первой же просьбе, не оказывать сопротивление, сразу выполнили её и не стали драться со стражниками первосвященника, а в панике разбежались по саду. Действительно то было паническое бегство, когда, не оборачиваясь и даже не бросив украдкой взгляд, дабы посмотреть, что же случилось с их братом, почитаемым за учителя, они быстро скрылись в кустах, исчезнув, растворившись в темноте наступавшей ночи. Он сразу, как только храмовники вышли на поляну, увидел в глазах своих товарищей страх, причём дикий страх потерять свободу и жизнь, ведь они впервые по-настоящему столкнулись с силой власти иудейского общества и закона. Всего лишь три года назад его ученики были обычными рыбаками, добрыми, милыми людьми, но привыкшими подчиняться своему деревенскому старосте и в любом горожанине видевшими большого начальника, а здесь вдруг целый отряд вооружённых стражников с грозными словами: «Именем Закона», – окружил их и потребовал безропотного смирения. Стушевались простодушные галилеяне, оробели, испугались, подчинились суровому окрику старшины храмовников, поэтому и выполнили сразу же и безропотно его строгое требование. Нет, обиду пленник на них не держал, но поселилось всё-таки в душе у него чувство досады, что не бросились ученики его защищать, ведь тлела тогда в саду в нём маленькая искорка надежды, но всё-таки надежды, а не уверенности: «А вдруг они вернуться? Вдруг вступятся, защитят! Не позволят схватить! Отобьют его у храмовой стражи!» Но, «вдруг» не произошло. Ученики не вернулись.