Валентин Пикуль - Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры

– Вы, конечно, можете войти внутрь театра, но выйти из театра вы, даже главный в столице, уже не можете.

– Что случилось? – удивился Армфельт.

А случилось неожиданное. Среди танцующих “масок” находились и заговорщики; с ними был офицер лейб-гвардии Якоб Анкарстрем, вызвавшийся убить короля. Но Густав III, закутанный в черное домино и укрывший лицо размалеванной маской, долго оставался неузнаваем. Наконец его окружили сразу несколько человек, один из них положил руку на плечо короля.

– Здравствуй, прекрасная маска! – было сказано им.

Эти слова послужили сигналом для Анкарстрема, пронзившего короля выстрелом в спину. Музыка еще ликовала, люди танцевали. Густав III упал среди карнавального шума, успев крикнуть:

– Никого не выпускать! Всем снять маски… Из театра ни­кто не выйдет, пока не сыщем злодея…

Когда Армфельт склонился над раненым, король уже лежал в большой луже крови, вытекавшей из-под него.

– Прощай, – сказал он своему любимцу.

Королевское “прощай” оказалось почти символическим. Гибель Густава III была и его гибелью. Анкарстрема три дня избивали палками, после чего казнили. Стоя близ эшафота, Армфельт заметил подле себя герцога Зюдерманландского.

– Теперь очередь за вами, – сказал он Армфельту, и мрачное лицо мистика осветилось злобою его торжества…

На престол Швеции вступил малолетний Густав IV, а регентом при нем стал его дядя – герцог Зюдерманландский. Армфельт понял: веселая жизнь кончилась.

Он перенял опыт Анкарстрема и, чтобы спасти себя, составил заговор с целью похоронить герцога и регента. В свой “компот” он пытался вовлечь даже императрицу Екатерину II, обратившись к ней с тайным посланием, в котором указывал: даже слабая демонстрация ее Балтийского флота возле Стокгольма способна устрашить тирана-регента. Но русские корабли не появились на пасмурном горизонте…

Между тем герцог, став полновластным хозяином Швеции, снова предложил Магдалине разделить его страсть.

– Никогда! – отвечала разгневанная женщина.

Тогда регент предложил ей грязную сделку:

– Вы ведь очень любите Армфельта?

– Я дышать не могу без него.

– Но его жизнь в моих руках… как и ваша! – зловеще предупредил Магдалину герцог. – Давайте договоримся так: в расплату за вашу благосклонность ко мне я обещаю вам сохранить Армфельту его положение при дворе и в столице.

Магдалина отвергала любовь – ради своей любви.

Армфельту было велено ехать в Неаполь шведским посланником. Он понял, что это почетная ссылка, но оставаться в Стокгольме было опасно… Напрасно рыдала перед ним Магдалина:

– Не оставь меня! Возьми с собою в Неаполь.

– Я оставляю в Стокгольме, как заложницу, свою законную жену и своих детей… Почему я должен брать тебя?

Он уехал. Магдалина заклинала его в своих письмах откликнуться на призыв ее сердца, но хороший дипломат оказался плохим кавалером. Армфельт лишь изредка пересылал Магдалине свои инструкции, объясняя женщине, как удобнее интриговать против герцога Зюдерманландского… Регент потребовал его выдачи, но правительство Неаполя отказало ему. Армфельт, заочно судимый, был приговорен к смерти на эшафоте. Потеряв звание посла и боясь наемных убийц, из Неаполя он бежал в русскую Ригу, куда выехала и Гедвига с детьми. Но Рига слишком близка от берегов Швеции, она тоже казалась опасной, и Армфельт обратился к великодушию русского кабинета с просьбою:

– Ищущий политического убежища, я желал бы поселиться в любом из городов России, какой мне соизволите указать…

Убежище ему предоставили: он три года прожил в Калуге.

Зато у Магдалины Руденшольд убежищем остался ее дом. В ночь на 17 декабря 1793 года он был окружен полицией, которая обыскала даже лакеев. Магдалина была арестована и в кандалах, как преступница, отведена в тюрьму.

Герцог-регент, торжествуя, велел палачам:

– Для начала покажите ей орудия ужасных пыток…

Три месяца подряд женщину подвергали издевательским допросам, терзали и мучили, убеждая “сознаться” в государственной измене, но Магдалина сознавалась только в одном:

– Да, я любила и буду любить одного Армфельта…

Больше палачам ничего не удалось добиться от женщины, и она предстала перед судом, как святая. Судьи понимали главную причину ее бедствий, уже готовые вынести оправдательный вердикт. Однако в течение одной ночи герцог Зюдерманландский сумел предупредить судей, что его устроит совсем иной приговор. И утром этот приговор был вынесен:

– Фрекен Руденшольд, готовьтесь к смерти…

Но тут запротестовал народ, на базарах и пристанях Стокгольма люди откровенно роптали, говоря меж собою:

– С каких это пор рубят головы за любовь?..

Герцог-регент испугался волнений в столице, повелев заменить смертную казнь Магдалине ее пожизненным заключением.

– Но все-таки пусть палач за волосы тащит ее на эшафот, – указал он, – и пусть она три часа порыдает на виду у всех, привязанная к позорному столбу, как последняя шлюха…

Цитирую: “В день, когда должно было свершиться это наказание, весь Стокгольм высыпал на улицы. Толпа хранила благоговейное молчание, а солдаты, опершись на ружья, плакали. Магдалина с гордым видом взошла на эшафот”, где отдалась в руки палача, позорившего ее удивительную красоту…

Наконец, кончилось регентство герцога; Густав IV, повзрослев, занял престол убитого отца – молодой деспот сменил старого тирана. Он велел освободить Магдалину из заточения, и женщину насильно выдали замуж за какого-то пьяницу, который нещадно избивал ее… Она уже никогда не увидела Армфельта!

Бывший регент покорно склонился перед племянником:

– Не пора ли вернуть Армфельта в Швецию?

– А-а! – засмеялся король. – Догадываюсь, что вам не терпится подсыпать ему в бокал яду… Армфельт поедет в Вену!

В 1893 году в России были опубликованы письма Армфельта из Праги о его встрече с Суворовым. Своей дочери, оставшейся в Стокгольме, он в 1799 году писал, что пражане, дабы повидать великого полководца, платили за билеты в театр бешеные цены. Энтузиазм публики был неописуем, и Суворов из своей ложи “несколько раз давал знаки руками, показывая, чтобы не выкрикивали его имя, но когда ему это прискучило, он стал низко кланяться и кончил тем, что благословил зрителей в партере и в ложах. Никто не находил это смешным, ему кланялись, как папе”. Публика захохотала лишь тогда, когда одна из дам слишком высунулась из ложи: “Суворов взял ее за нос и расцеловал”.

В доме архиепископа они познакомились ближе.

– Герой! – воскликнул Суворов. – Ты побил русских…

“Я был так сконфужен, что в жизни не испытывал ничего подобного”; на приглашение быть его гостем Армфельт сказал: