Алексей Чапыгин - Разин Степан

— Годи мало: боярски дети пойдут замест стрельцов по городу и на стены…

— Да, зачесалось переносье у бояр! Казаки в стану живут тихо, а воеводы город крепят и на торг иных не пущают… Воду в башенных тайниках пробуют, колодези чистят…

— Што иноземцы ходят дозором, не мы, стрельцы, — не здесь говорить, когда сам воевода ездом всякого чует…

— Казаки-т смирны, да кабаки шумят… Вон из того кабака, что у Девича монастыря, вчерась двоих разинских в пытошную волокли…

— Чул я!

— Я видел!

— В кабаках подметные письма чел ай нет?

— Не, не чли!

— Ой, лжет, борода козья! Всяк астраханец чел: «Сдавайте город Астрахань! Я, Разин, за царевича Алексея на бояр иду — так вы бояр кончайте!»

— Чудеси-и… Разин — я своима очьми зрел — ушел по Волге, а ныне, сказывают, ен тута?

— Чего сказывать? Черный Яр забрал, воеводу утопил… Сшел на Дон Разин, вишь, оборотень замест… Атаман-от колдун: ни сабля, ни пуля не ранят ево.

— Патриарх Никон с ним на черном стругу стоит, к морю который.

— На ковре-самолете атаман-от летает!

— Эво — лжа!

— Я сам видал ночью: летит чуть пониже облак…

— Ну, так крепи не крепи город — Астрахани быть под Разиным!

— Ти-и-ше-е…

На приземистой лошади в сумраке засерела плывущая тень ехавшего шагом воеводы. Все примолкли, только постукивали деревянно кирпичи в кладке. Тень утонула за углом монастыря в сторону кремля-города.

Черный посадский прозвенел голосом:

— А дай-кось, как рейтаренин в сказке, делом займусь!

Юркий человек, сунув трубку в штаны, сдернул с плеч крашенинную рубаху и, свернув, как свертывают лист большой грамоты, распустил ее над огнем.

Из раскрученной рубахи на огне затрещали вши.

— Вишь, лжут, что без струмента вошь не убьешь. Вот он и без струмента ладно орудует, ха-ха!

— Скотинка негодная — шерсти нет, жир худо копит, а ест!

— Скажешь, жирные есть?

— А то как? — Полуголый, маленький, волосатый звенит весело, мотая медным нательным крестом по голой груди. — Был, вишь, браты, один рейтаренин…

— Лжешь, рейтаров много!

— Тот рейтаренин, о ком сказ, был особливый, крупной, сажень в плечах, не то что я, жук навозной…

— А ну — чуем!

— Так вот, у его за одеждой солдатцкой и завелись две — блоха с вошью…

— То бывает и боле чем двесте!..

— И во-от! Вша поучает блоху: «Ты, долголапая, когда ен в дому, сиди смирно и не ешь — учует; а как на обученье — жри!»

— Ище что?

— Да то! Ели по правилам и жили поздорову — жирели. Рейтаренин на службе бьетца с конем, мушкетом, саблей, в рожу ему полковник тычет, — некогда за нуждой, не то искаться… Домой оборотил — впору спать… И раз, как ему спать лечь, блоха, браты, завозилась… Тут упомнил рейтаренин, что скотина зря кормится. Сдернул он портки, а подружки и выкатились: блоха скок в окно, вошь под стол убрела. Вытянул ее рейтаренин из-под стола за заднюю лапу…

— Должно, большая была, с лапами?

— Большая ли, малая, а засвежевал служивой вшу — три пуда сала вынул!

— Хо, черт!

— Смыслит лгать! А ну, еще!

— Мне буде, пущай вон святой отец мало сб…дословит.

Хмельной монах, длинный и черный, мотаясь над огнем, топырил красные, отекшие пальцы рук.

— Бать! Подбери рясу — погоришь!

— Не убоюсь, братие, огню земного, страшусь огню небесного!

— Вон ты што-о! Мы — так боле земного огню пасемся.

— Великие чудесы изыдут в сии годы, братие!

— Познал небесно, как тебе земного не видать. Лги нам о чем знаешь!

— Глум твой, человеке, празден есть! Зримо мне, о познании моем вам несть заботы.

— Жаждем чуть тебя!

— Чуем!

— Не лжу реку вам, братие, истину, зримую мной не единожды. А истина сия вот — шед по нужде монастырской, узрел.

— Что узрел-то?

— В слободах, кои ближни граду сему, в древлех временах сказуемому Астра-хан погаными…

— Поганые нынь сошли, аль не углядел? Все надолбы своего ямгурчея [296]на переправу изломили!

— И как они, браты, вязью, без топора, переправу сладили?

— К хвосту коня хвост камышиной, да сам как черт плавает…

— Ну, мост! Как лишь из видов сошли; Волга ту переправу в Хвалын снесла!

— Волга — она не стоит, да и стоять не даст на месте!

— Весь черной камыш коло Астрахани посекли на переправу, а мост в две доски с жердиной…

— Чудеси! Весь скот перевели по этакой сходне?..

— Ихние скоты — не наши, обучены к ходу по единой жордке; коль надо, море перейдут!

— Черной-то камыш матерой и леккой!

— Да буде вам! Дайте чернцу сказать!

— И то, сказывай, отец!

— И реку аз о знамении: по дорогам, путям, дворам и селам, братие, по захождении солнца дивное зрели людие многи — затмение истекало…

— Ты, отец, хмелен, так игумна страшишься, не идешь в монастырь!

— Я те вот! Не мешай чернцу.

— От того солнечного западу в тьме является аки звезда великая, и катится та звезда по небу, будто молния, и в тую меру — двоятся небеса, и тянется тогда по разодранному небу, яко змий: голова в огне и хобот. А выказавшись, стоит с получасье, и свет оттого не изречен словесы, и в том свете выспрь в темя человеку зрак: глава, очи, руце и нози разгнуты, и весь тот зрак огнян, яко человек… Годя получасье, небеса затворяются, будто запона сдвинута, и тогда от того знамения на пути, дворы и воды падет мелкий огнь, и тако не един день исходит, братие!

— Молви, что твое видение, чаешь, возвестит?

— Сие не изречение ту, где мног люд!

— Говорили всякое — доводчиков нет!

— Служилой люд зрю, стрельцов!

— Сказывай! Кто налогу тебе сделает, в кирпич закидаем!

— Ох, боюсь тюрьмы каменной монастырской — хладна она!

— Мы за тебя, весь народ!

— Скудным умом мню, братие: придет альбо пришел уже на грады и веси человек огненной, и быти оттого крови многой, ох, многой!

— Ты, отец, единожды узрел то знамение?

— Двожды удостоен аз, грешный! Двожды зрел его…

Кто-то говорит тихо и робко:

— Сказывают, что в соборе астраханском у пречистой негасимая лампада сгасла?

— Сказывают! То истинно, оттого что в сии времена у многих вера сгаснет…

— К тому ведут народ грабежом-побором воеводы!

— А еще быдто за престолом возжигаются сами три свечи, их задуют — они же снова горят!

— Сказали то быдто преосвященному Иосифу-митрополиту, он заплакал и рек: «Многи беды грядут на град сей!»

— Прошел, сказывают, кою ночь человек великий ростом и прямо в кремль сквозь Воскресенские, да там, как свеча, сгорел, и к тому гласит — сгореть кремлю.

На башне прозвонил часовой колокол десять раз.

— Вот те к свету ближе много!

— Помогай, Тришка! Еще два десятка примажем — и спать…

Костер меркнул, никто больше не подживлял огня.

В сумраке густом и черном кто-то черный сказал громко:

— Не дайте головням зачахнуть — с головнями путь справим до дому!