Григорий Климов - Песнь победителя

Теперь я член Коммунистической партии, награждён тремя орденами и представлен к повышению. Командую партизанским отрядом по численности равным полку, а по его боевому балансу ещё больше.

Я сделал глупость, когда пошел учиться на инженера. Теперь я твёрдо решил – после победного окончания войны пойду работать в органы НКВД, переменю фамилию на Орлов».

Маленький Нерон уже не сомневался в исходе войны. Он хотел переквалифицироваться в работника НКВД, поскольку считал это учреждение квинтэссенцией советской власти. Он подробно перечислял в письме количество взорванных мостов, пущенных под откос поездов и уничтоженной живой силы противника.

Я не поверил перерождению Андрея. Я просто подумал, что он пишет, учитывая наличие военной цензуры. Морально-политическая характеристика и повышение офицеров во многом зависит от их писем. Я подумал, что честолюбие и жажда карьеры взяли верх надо всеми другими чувствами его горячей души.

Я порядком обозлился и написал в ответ: «Боюсь, как бы мы не очутились с Вами по разные стороны стола, гражданин Орлов». Это было по адресу будущего следователя НКВД.

Последнее письмо я получил от Андрея ещё через год. Это были уравновешенные строки взрослого человека. Он сообщал, что командует соединением регулярных партизанских отрядов, что равняется по численности армейской дивизии.

Деятельность его подразделений охватывала по карте район, равный по величине среднему европейскому государству. О боевых делах его частей сообщалось в сводках Совинформбюро. Он уже не перечислял своих орденов, а только коротко упомянул, что ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Мой друг-соперник действительно сделал карьеру. Андрей любил похвастаться, но никогда не врал. К тому времени в русской душе произошли большие перемены и я искренне гордился подвигами Андрея. В конце письма он сообщал, что передвигается вместе с наступающим фронтом на запад в район Прибалтики, что работа там трудная и возможен перерыв в нашей переписке.

С тех пор я ничего не слышал об Андрее Ковтун. Я с грустью подумал, что его голова всё-таки оказалась в кустах, и мысленно поставил крест над его именем.

И вот теперь Андрей снова передо мной живой и невредимый, воскресший из мёртвых. В моём представлении умер чудаковатый парень, мечтавший о великих подвигах. Сейчас передо мной стоит мужчина в расцвете лет. На его груди поверх несколько рядов орденских лент поблескивает золотом пятиконечная граненая звезда – высший знак воинской доблести Советского Союза.

Его фигура дышит спокойной уверенностью человека, привыкшего командовать, черты лица потеряли юношескую угловатость и приобрели своеобразную мужественную красоту. Только характер у Андрея не изменился. Выдумал сюрприз, от которого у меня сердце в пятки опустилось.

«Давно мы с тобой, братик, не видались. Принимай дорогого гостя!» – говорит Андрей незнакомым для меня голосом. В его тоне налет покровительственности, как будто он привык говорить с людьми сверху вниз.

Злые годы мчатся вскачь, так и не видишь, как летит время. Только вот встретившись со старым приятелем, чувствуешь, сколько воды утекло с тех беззаботных студенческих лет.

«Гость ты действительно редкий», – говорю я. – «Только чего ты меня раньше не предупредил. Сейчас я даже и не соображу, как нам отпраздновать твоё воскресение из мёртвых. Почему ты не писал?» «Знаешь что такое – спецзадание? Я два года даже матери писать не мог. Ну, а ты как живешь? Женился – или всё ещё на подножном корму?» Андрей ходит по комнате, твёрдо ступая сапогами по ковру и засунув руки в карманы синих галифе. Жизнь научила маленького утёнка крепко стоять на собственных ногах. Раньше на стуле рядом с моим чертёжным столом он чувствовал себя не так уверенно.

«Ну, а теперь рассказывай все по порядку», – говорит Андрей, усаживаясь в кресло между письменным столом и книжным шкафом.

«Как воевал?»

«Как и все», – отвечаю я.

Я ещё не пришел в себя от неожиданности и чувствую некоторую неловкость. Андрей так изменился за эти годы, найдем ли мы теперь общий язык.

«Люди воевали по разному», – звучит голос Андрея. «Знаешь, умный наживается, а дурак навоюется. Впрочем, это уже дело прошлого. Какие у тебя планы на будущее?» «Завтра встаю к десяти часам на работу» – говорю я.

«Это похвально. Значит ты по-прежнему реалист».

Наш разговор натянут и неестественен. Странно, как время стирает былую задушевность и близость юношеских лет.

«Эх, хорошее было время – студенческие годы. Кажется, тысячу лет с того времени прошло» – говорит задумчиво Андрей, как бы угадывая мои мысли. – «Скажи, чем кончилось дело с Галиной? Я был уверен, что встречу её твоей женой».

Андрей не забыл нашу принцессу студенческих лет. Да и мне приятно это воспоминание безоблачных дней. Так полузаметённые ветром следы маленькой ножки на прибрежном песке будят в нашем сердце милые расплывчатые образы. След на песке дарит нам сладкий, как дым опиума, сон улетевшей мечты. След на песке, далёкое море, солнечный ветер. Лечь бы на этом песке и смотреть в голубое ничто.

Некоторое время мы сидим молча. Я предлагаю Андрею сигарету, он отказывается.

«Ты что – так и не научился курить?» – спрашиваю я.

«Нет, пробовал в лесах со скуки, но не прививается» – отвечает он.

Я знаю, что раньше Андрей органически не переносил спиртных напитков. Когда я поставил перед ним бутылку с яркой этикеткой, он начал изучать её со всех сторон, как будто это было лекарство.

«Мой главный недостаток – не могу пить» – говорит он. – «Дома у меня лежат коллекционные вина из подвалов Геринга – так и не трогаю. А часто трудно приходится. Другие пососут бутылку и забываются, мне же это не помогает».

«Что у тебя – угрызения совести начинаются?» – спрашиваю я – «Ведь ты же сам, если не ошибаюсь, в Робеспьеры лез. Да, кстати, как твоя фамилия – Орлов?» Я напоминаю ему о письмах из партизанского тыла.

«Нет. То было просто опьянение… Своеобразное опьянение», – отвечает Андрей, и мне слышится неуверенность в его голосе.

«Скажи, Андрей, зачем ты мне писал всякие глупости в письмах. Просто учитывал цензуру?» «Возможно ты не поверишь этому» – отвечает он. «Но эта была правда. Сейчас мне это самому кажется глупым. Если сказать тебе по совести, годы войны были и, наверное, останутся самыми счастливыми в моей жизни. В них я нашел себя.

Тогда я купался в крови, но до последнего фибра моей души был убеждён, что я прав, что я делаю великое и нужное дело. Тогда все казалось мне ясным и чистым, как безбрежное снежное поле. Я чувствовал себя хозяином русской земли и готов был умереть за неё. Вот просто так – раскинув руки в снегу».