Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы

И снова Королев слышал шепот своей уникальной инженерной интуиции: «Искать некоего абсолюта, идеальной схемы – не надо. Потому что ее нет. Потому что за каждый миллиметр совершенства в одном, возможно, придется пожертвовать сантиметром в другом». Не расчеты теоретиков, а воспоминания о бессонных ночах Кап.Яра, когда проклятая «единичка» не хотела улетать со старта, склоняли его к мысли, что всеми силами надо постараться избежать такой схемы, при которой вторая ступень должна будет запускаться на большой высоте, в вакууме.

– Надо честно смотреть в глаза фактам, – говорил он Глушко. – Мы не умеем запускать ракетный двигатель в вакууме. У нас нет уверенности, что он там запустится, и ты...

– Я не вижу здесь неразрешимых трудностей... – вяло перебивал Глушко.

– И я не вижу! Они разрешимы! Но на это нужно время. Вот смотри, мои ребята прикинули несколько вариантов, когда и первая, и вторая ступень включаются прямо на старте, потом первая кончает работать и отбрасывается, а вторая продолжает тянуть... Вот смотри, – он раскладывал перед Валентином Петровичем схемы, которые рисовали проектанты из отдела Бушуева.

Глушко смотрел, отворачивался:

– Плохо...

– Ты хочешь сказать, что после сбора первой ступени, вторая тащит уже наполовину опорожненную конструкцию?

– Ну, конечно, это же ребенку ясно...

– Разумеется, это не лучший вариант, но зато тогда все двигатели мы запускаем на земле!

– Ну, что опять: «двигатели», «двигатели»! – Глушко раздражало неверие Королева в прогресс его ЖРД...

Снова вспоминается фильм «Укрощение огня». Башкирцев (Королев) звонит Огневу (Глушко) в три часа ночи, врывается к нему домой и лихорадочно чертит схему ракеты Р-7, делясь осенившей его вдруг идеей. Не верю. Не было такого, и быть не могло. Это Шампольон, когда понял, что может читать египетские иероглифы, прибежал к брату в страшном запале, начал рассказывать и рухнул без чувств. А Королев рухнуть не мог, потому что «осенить» его так, как осенило в кино, не могло. В общей сложности, прежде чем остановиться на конечном варианте «семерки», в конструкторском бюро Королева было рассмотрено около шестидесяти вариантов различных компоновочных схем. Никакого «открытия вдруг» не было. Схемы эти были известны очень многим людям, обсчитывались и обсуждались у Евгения Федоровича Рязанова, у Сергея Сергеевича Крюкова, многократно подвергались разносторонней критической фильтрации Константина Давыдовича Бушуева и самому въедливому и придирчивому разбору Василия Павловича Мишина, прежде чем происходила их своеобразная «защита», предварительная «сдача» в кабинете Сергея Павловича Королева. Озарения не было, был долгий и упорный поиск.

Однако было бы печально, если бы труд этот выглядел в глазах людей непосвященных лишенным всяких страстей, вконец иссушенным математикой, отгороженным от живого человеческого общения решетками бесчисленных графиков, если бы возникло убеждение, что работа эта только потому не была поручена мудрому и дальновидному компьютеру, что тогда еще не было мудрых и дальновидных компьютеров. Это не так. Талант Королева не в секундах озарения, а в часах выбора. Он должен был понять и оценить все приобретения и потери каждого из предложенных вариантов, должен был решить. Тут одного инженерного таланта мало. Тут требовался особый талант прирожденного руководителя, ведь многие уникально способные ученые и инженеры начисто лишены этого поистине драгоценного дара – умения решать.

Ах, как бы славно было вот так-то прибежать к Валентину Глушко среди ночи и разом обо всем договориться! Я понимаю, что в кино нельзя показать десятки совещаний, которые проводил и ночью, а чаще все-таки днем Главный конструктор, прежде чем схема, так живо нарисованная артистом Кириллом Лавровым, была принята и утверждена. А совещаний было действительно десятки. И, кстати, художественный кинематограф мог бы одно такое совещание показать, там есть что играть хорошим актерам...

Как все проходило? Как единоначалие Королева сочеталось с коллегиальностью? Как, в каких формах его знания и опыт соединялись со знанием и опытом других? Единого стереотипа не было, классического «совещания по-королевски» не существовало. Множество вариантов объединяло только одно: желание узнать чужое мнение. Королев мог, допустим, сам вообще не выступать, а просто, подводя итоги, сказать:

– Ну вот, товарищи, вы, собственно, сами уже решили вопрос. Действительно все так. Я ваше решение одобряю. Спасибо.

Иногда быстро образовывалась лидирующая по количеству и авторитету группа единомышленников, которая с большим перевесом громила своих оппонентов, но оппоненты не сдавались. В этих ситуациях Королев мог сказать:

– Вам все ясно, а мне надо подумать...

Отпускал всех и действительно думал и день, и два, и три, а потом предлагал свое решение, объясняя, как он к нему пришел.

Но более всего любил Сергей Павлович «бои мнений» примерно равных противников, выбирая себе роль рефери на ринге. Новичкам, впервые присутствующим на совещании у Главного конструктора, могло показаться, что Королев не любит, когда с ним спорят. Вообще говоря, этого никто не любит. Но недовольство Сергея Павловича могло быть вызвано не только несогласием с ним. Он мог оборвать и «поставить на место» как раз чаще всего не тогда, когда с ним не соглашались, а тогда, когда человек начинал говорить не по делу, переключался на вопрос, который его занимал и стремился использовать само совещание в своих местнических интересах. Раздражался Королев и тогда, когда обсуждаемый вопрос начинали дробить, мельчить, засыпая главное множеством деталей, когда масштаб обсуждения переставал соответствовать уровню собрания, высоте кабинета, в котором оно происходило. Он не любил словесных предисловий, отступлений (как деловых, так и лирических), говорить надо было только «по делу» и «по-крупному».

Если Королев и не любил, когда с ним спорили, то еще больше он не любил, когда сразу ему начинали поддакивать, быстро с ним соглашались. Он требовал сопротивления. Глеб Юрьевич Максимов, один из самых талантливых молодых сотрудников Королева, лауреат Ленинской премии, рассказывал однажды о такой, на первый взгляд, удивительно «некоролевской» черте поведения Сергея Павловича не совещаниях, а если поразмыслить, как раз очень «королевской».

– Иногда создавалось впечатление, что Королев боится принять случайные и недостаточно обдуманные решения, боится оказаться под влиянием какого-либо одного мнения – своего или чужого, – вспоминал Максимов. – Это сочетание осторожности при разработке программы с несокрушимой волей к реализации уже выбранного пути может быть одно из самых ценных свойств Сергея Павловича, как Главного конструктора...