Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы

Работу эту, к которой впоследствии подключились десятки людей – целое подразделение КБ Королева, начинал Раушенбах вдвоем со своим молодым сотрудником Евгением Токарем. Токарь – человек странный, что называется, «с завихрениями», но невероятно талантливый. Еще в 1956 году он придумал некий аналог гирокомпаса, который позволял объекту, условно говоря, лететь только носом вперед. Раушенбах, используя идею Токаря, нашел ее оригинальное продолжение, создав стройную теорию ориентации для орбитальных объектов. Полеты к Луне потребовали ее усложнения. Новая система на хаотично вращающемся луннике должна была «схватить» своим «кормовым» оптическим датчиком Солнце, а потом «носовым» датчиком найти Луну и уже не выпускать ее из виду ни в коем случае.

Королев требовал, чтобы аппаратура была готова к весне 1958 года. Сроки были нереальны, это понимал и сам Королев, но изменить их упорно отказывался. Раушенбах решил не строить никаких математических моделей, а сразу конструировать конкретную систему, которую «можно пощупать», и убедиться, что она работает. Да и Королев требовал, чтобы ему заранее выдали данные, нужные конструкторам лунника: габариты системы и ее вес. И не худо бы указать, на скольких болтах ее будут крепить и где эти болты должны будут торчать. Что крепить?! Не было еще абсолютно ничего! Раушенбах сел и стал считать, сколько весит одно реле, другое, сколько их будет и какое примерно место они займут. Прикинув все это, Борис Викторович нарисовал некую «коробочку». В это время к нему на работу поступил молодой инженер Евгений Башкин, человек очень талантливый и воспитанный военно-морским флотом, где он до этого служил, в духе строгой дисциплины и ответственности. Когда он увидел, какую «липу» отправляет Раушенбах в ОКБ, он заподозрил в Борисе Викторовиче авантюриста, в чем признался шефу через несколько лет, уже после того как оба они получили за «Луну-3» Ленинскую премию.

Реализацию «коробочки» Борис Викторович начал с того, что, взяв под отчет в институте 1000 рублей, он отправил молодого инженера Толю Пациору на улицу Горького в магазин «Пионер», чтобы тот накупил паяльников, проводов, сопротивлений, разных полупроводниковых штучек и прочей технической мелочевки, предназначавшейся для утешения юных техников. И вот они, совсем молоденькие – еще дипломы клеем пахли – инженеры: Женя Башкин, Дима Князев, Виктор Легостаев, Толя Пациора, Борис Скотников, Юра Спаржин, Валя Николаев – начали строить из этих в буквальном смысле детских игрушек систему космической ориентации, включающую маленькие реактивные двигатели на сжатом газе, оптические датчики, гироскопические приборы и логические электронные управляющие устройства – первую в мире подобную систему.

Потом было много разных других систем. Межпланетные станции ориентировали по Солнцу и яркой звезде южного полушария Канопус, космические корабли и спутники – по Земле. Раушенбах и тридцать лет спустя считает, что система, сделанная в его отделе Токарем и другими ребятами для спутника связи «Молния», является непревзойденной по своей простоте и надежности, и почти уверен, что ее вряд ли можно превзойти. После «Молнии» Борис Викторович начнет грустить: захочется нового дела, которым занималось бы не более десяти-пятнадцати человек в мире. Он станет размышлять над математической моделью кровообращения в организме человека, но, узнав, что над этим работает больше пятнадцати человек в мире и сделали они уже немало, охладеет и к этой теме. В 70-х годах, разглядывая с ребятами из своего отдела иконы в музее Андрея Рублева, он отметит странное построение великим мастером перспективы и начнет думать об этом. В 1980 году выйдет его книга «Пространственные построения в живописи.

Очерк основных методов». Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам – не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой «Системы перспективы в изобразительном искусстве». До него об этом писали Филиппе Брунелеско и Паоло Учелло в XV веке...

Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда «семерку» усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное – реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той «липы», которую он послал Королеву.

– Как вам это удалось? – спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.

– Это надо чувствовать печенками! – засмеялся Бэвэ – так звали Бориса Викторовича его «ребята». – А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..

Сумасшедший Николая Васильевича Гоголя в своих «Записках» утверждал, что «луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается». Это категорически неверно! (Да и что взять с сумасшедшего!) «Луна» делалась в Подлипках и делалась совсем не плохо. Академические институты вовремя поставили оговоренную аппаратуру, но, честно говоря, вся эта аппаратура мало волновала Сергея Павловича. Ну уточнит она что-нибудь из того, что получено в прежних полетах, ну и что? Станция запускалась для фотографирования обратной стороны Луны – это ее главная и самая важная работа. И сможет ли она выполнить ее, зависело, прежде всего от системы Раушенбаха.

– А Землю она, часом, не «поймает»? А то начнет фотографировать Землю, – допытывался Сергей Павлович.

– Не должна, – туманно успокаивал его Борис Викторович.

Королев лично читал все протоколы испытаний фототелеаппаратуры, дотошно расспрашивал о выдержках при съемке. В голосах своих собеседников не слышал он абсолютной уверенности, злился на них, но сам себя сдерживал, поскольку злиться было глупо, – ну кто, действительно, точно мог сказать, какая там за 400 тысяч километров от Земли освещенность, какую надо ставить выдержку.

25 сентября, как всегда вечером, Королев улетел на космодром, а рано утром был уже в МИКе и уже успел кого-то отчитать...

Подобные всплески собственной гневливости глубоко огорчали Сергея Павловича. Он ведь понимал, что так вот срываться на мальчишку-инженера, причем мальчишку славного, преданного делу, нельзя, недостойно. Ну, что теперь, извиняться идти? Тоже как-то глупо. Ницше говорил, что, раскаиваясь, прибавляешь к совершенной глупости новую...

Многие из тех, кто писал о Королеве, справедливо отмечали, что в принципе он был человеком добрым и, несмотря на свои «взрывы», никаких серьезных «увечий» людям не причинял. Это правда. Но ведь и у доброго человека может быть плохой характер. «Однако его любили!» – утверждает множество людей. Правильно. Бальзак писал: «В нас нет ненависти к суровости, когда она оправдана сильным характером, чистотой нравов и когда она искусно перемешана с добротой». И, несмотря на то, что Королев был человеком добрым, несмотря на то, что очень многие и очень разные люди действительно любили его, несмотря на все то, за что его любили, может быть, надо набраться смелости и признаться: у Королева был тяжелый, трудный, плохой характер.