Тадеуш Квятковский - Семь смертных грехов

– Притча неплохая и намек понятный, – похвалил пан Гемба. – Неужели ты, хозяин, устоишь перед тем, У кого на языке чистое золото?

Матеуш от радости заржал, поставил новый кувшин и на доске, что висела над печкой, поставил мелом еще одну черточку.

– Эй, вы там! – рявкнул пан Топор. – Играйте, да веселее, голытьба несчастная! А ты, поп, получай грош в свой кошель. Ты его заслужил, что и говорить.

Квестарь ловко подхватил на лету монету, дохнул на нее, старательно потер о рукав и спрятал за пазуху. Потом подошел к мужикам, у которых тоже голова ходила кругом, и, размахивая, как регент, рукой, затянул песню:

Припев подхватили все хором, а громче всех выводил лохматый Матеуш, подбоченясь, как танцор или скоморох:

И поднялся такой гам, что птица в курятнике переполошилась, завыли собаки, как в лунную ночь при виде висельника, раскачивающегося на ветке. В деревне жители стали поспешно закрывать ворота, думая, что напали татары.

Квестарь с кубком ходил между столами, чокаясь со всеми.

Хор громко подхватил:

Пан Топор в восторге вновь хватил кубком оземь и опять безрезультатно. Пан Гемба рявкнул своему секретарю в ухо:

– А ну-ка, милейший, скажи что-нибудь подходящее. Пан Литера спросонья что-то бормотал себе под нос.

– Дурак ты, милейший, и невежда, хоть я и взял тебя из университета, с факультета богословия. Дурак ты, дурак и хвост собачий!

– Nullus amicus поп habendi, – наконец выговорил пан Литера, хлопая глазами. – У неимущего нет друзей.

Шляхтич подтвердил это изречение своим обычным «вот именно!» и подсел к квестарю.

– Видишь, отец, какого я себе дурака купил.

Брат Макарий ласково обратился к секретарю:

– Что с тобой, брат мой?

Пан Литера тупо таращил телячьи глаза.

– Тоска меня грызет смертная, – пропищал он.

– Эх, братец, – сказал ему квестарь, – вот если бы нас на свете не было, действительно была бы тоска смертная. Ты только посмотри, – он показал на крестьян, сгрудившихся в другом конце избы. – Эти простолюдины жуют что перепадет, грызут колбасу да пьют водку. Им тоже нелегко, но жизнь сильнее их.

В этот момент через горницу пробежала девушка, черная, как смоль, и стройная, как тополь.

– Тэта, – закричала она, – там какие-то гости приехали!

Хозяин, ни слова не говоря, бросился к воротам. Пан Гемба схватил девушку и привлек к себе.

– Ах, хороша, – причмокнул он с видом знатока, крепко держа вырывающуюся девицу.

– Лопнешь, добрый пан, от излишней прыти, – поддразнила она шляхтича, старавшегося притянуть ее поближе.

– Не с одной такой справлюсь, – задыхаясь и краснея от напряжения промычал пан Гемба.

– Ты сначала брюхо подтяни, – засмеялась красотка.

– Эй, Кася, Кася! – назидательно заметил брат Макарий. – Оставь брюхо в покое, ведь это такое украшение, которому позавидовать можно.

– Как же! Мы, женщины, на этот счет другого мнения.

Пан Гемба, смешно шевеля усами, старался чмокнуть Девицу в щечку, но та ловко отстранялась, и шляхтич неизменно промахивался.

Пан Топор схватил квестаря за рукав.

– Ты, попик, мудрец большой. А что ты об этой Девке скажешь?

Брат Макарий почесал бородавку, которую носил на кончике носа со дня своего рождения.

– Лик ее приятен и, кажется, добра телом.

Этот ответ показался пану Топору недостаточным.

– Мало, – возразил он. – А сердце?

– Сердце? – рассмеялся квестарь. – Сердце девушки, как собор: в нем есть главный алтарь и еще много боковых приделов.

– Вот это уже лучше, – одобрил шляхтич, – хотя твое знание женщин не стоит и глотка пива.

Вдруг ни с того ни с сего заговорил пан Литера. Показывая пальцем на дочь хозяина, вырывающуюся из рук пана Гембы, он промямлил:

– Бесстыдную женщину не убережешь ни псом, ни стражей, как сказал святой Иероним.

– Вот дурак набитый, – сердито рыкнул пан Гемба и выпустил девушку. Кася мгновенно исчезла, только ее и видели. – Ох, и удовольствие получит тот, кому она достанется, – добавил шляхтич, еще чувствуя в руках теплоту ее тела.

Пан Литера шатаясь привстал, поднял вверх руку и затянул:

– Речет святой Григорий, что белую ворону легче найти, нежели добрую жену.

– Замолчи, дурак! – крикнул пан Гемба и бросился на секретаря, тот увернулся и залез со страха под скамейку.

– Дай-ка ему, ваша милость, сто палок, – посоветовал пан Топор, – нет лучшего лекарства в мире. Я так лечу своих слуг, – лентяи они, работают спустя рукава. А ты, – обратился он к квестарю, – не проявил скромности, к которой тебя обязывает монашеская одежда.

– Ошибаешься, пан, – возразил брат Макарий, приложившись предварительно к жбану. – То, что мы называем скромностью, обычно представляет полное отсутствие какой-либо возможности согрешить. Только люди нескромные постигают тайны жизни и дают нам возможность наслаждаться всесторонним познанием вещей и природы.

Пан Топор схватился за голову.

– Мелешь ты языком так, что ничего не понять. Но я спорить с тобой не буду: спать хочу.

раздалось вдруг заунывное пение из-под скамейки. Это тщедушный секретарь затянул спросонок. Пан Гемба попытался извлечь его оттуда, но сам потерял власть над собственным телом, поэтому лишь махнул рукой и тут же захрапел.

Вдруг дверь в горницу с треском распахнулась, и, пятясь задом, вошел Матеуш, отвешивая поклоны до земли, а за ним какой-то благородный пан в роскошной одежде из персидской парчи. В дверях суетилась челядь, разодетая в яркое, пышное платье. Волынка смолкла, и в наступившей тишине слышался лишь громкий голос брата Макария, завершавшего беседу с паном Топором:

– За кем последнее слово, тот и прав.

Пан Топор ничего не ответил, и брат Макарий обратился к прибывшему важному гостю:

– Пусть этот последний глоток вина будет первым приветствием вашей милости.

Квестарь поднял кубок и, откинувшись назад, вытянул его содержимое до дна.

Гость остановился посреди комнаты. Медленно снял перчатки и бросил их назад, где толпились слуги, потом с любопытством осмотрелся и остановил свой взгляд на квестаре.

– Я вижу, что ты, преподобный отец, читаешь проповеди в пьяном виде.

Брат Макарий отер рот, спокойно поставил кубок на стол и, склонив голову, смерил дерзким взглядом высокомерного шляхтича. Наконец, поправив на животе веревку и спрятав в рукава рясы руки, сказал: