Владимир Савченко - Отступник - драма Федора Раскольникова

Или эти предложения - рутинная аппаратная игра Крестинского? Он неистощим в изобретении всевозможных вариантов назначений, перемещений…

С дворцовой площади доносились звуки военного марша. Гремя подкованными сапогами, вблизи особняка полпредства промаршировала какая-то воинская часть. Можно было не подходить к окну, не вслушиваться в отрывистые команды офицеров. По характерному грохоту парадного шага нетрудно было определить: болгарскими солдатами командовали немецкие инструкторы.

Что ответить Крестинскому? То, что писал месяц назад: менять место работы не намерен, мотивы прежние. Вернется с прогулки Муза, продиктует ей.

Взялся за газеты. В февральских номерах сообщалось о финальных событиях судебного спектакля и о реакции, какую второй московский процесс вызвал за рубежом и внутри страны. Внутри страны, разумеется, бил ключом энтузиазм, резолюции трудовых коллективов свидетельствовали о единодушном и горячем одобрении народом кровавых приговоров. За рубежом, уверяли газеты, тоже с пониманием относились к процессу, проводившемуся в условиях небывалой гласности.

Небывалой, это верно. Небывалым был откровенный цинизм постановщиков спектакля. Странно, они даже не особенно заботились о том, чтобы подыскать более или менее убедительные доказательства вины своих жертв - судили без улик, выносили приговоры на основе "чистосердечных показаний" и "добровольных признаний" обвиняемых. По делу "параллельного троцкистского террористического центра" проходили люди, которых Раскольников близко знал. Заместитель наркома тяжелой промышленности Пятаков, полпред в Англии Сокольников, знаменитый публицист, секретарь Исполкома Коминтерна Радек…

Радек! Когда-то этот человек сыграл роковую роль в жизни Раскольникова. Карл Радек встал между ним и его первой женой… Но это было давно, все отболело, затянуло ряской времени. Ничего больше не испытывал к этому человеку Раскольников - ничего, кроме чувства жалости и сострадания. И - недоумения. Радек избежал смертного приговора, отделался тюремным заключением, но какой ценой.

На основе его самооговора и оговора им других обвиняемых да "добровольных признаний" Пятакова, только на этой основе, других "улик" у обвинения не было - вовсе не было никаких улик! - были осуждены на смерть его товарищи по процессу. Главным пунктом "откровенных показаний" Радека было то, что он, будто бы выполняя указания Троцкого, от которого получал инструкции и письма, якобы вел переговоры с гитлеровскими дипломатами об условиях немедленного вторжения в СССР, в принципе уже согласованного Троцким с германским правительством. Совершенная чушь. Не могло быть этого - не мог в это поверить Раскольников, знавший Радека и Троцкого, и их отношения между собой, не через третьих лиц. Это была грубая ложь, выдуманная Радеком или его тюремщиками с целью, как можно было думать, не только погубить участников процесса, но и подготовить почву для привлечения к суду еще кое-кого, кто пока оставался на свободе. Надо думать- Бухарина и Рыкова. Неспроста еще полгода назад, в последние дни процесса Зиновьева-Каменева, прокурор Вышинский заявил в "Правде", что им сделано распоряжение начать расследование и об этих деятелях.

Очевидно липовыми были и "признания" Пятакова. Это Раскольников мог бы засвидетельствовать на суде лично, если бы был приглашен в качестве свидетеля. И не он один- могли бы это засвидетельствовать полпред в Берлине Яков Захарович Суриц, его жена Елизавета Николаевна и жена Молотова Полина Семеновна Жемчужина. В дни 12, 13 и 14 декабря 35-го года, когда, по обвинительному акту и "добровольному признанию" Пятакова, он будто бы летал на самолете в Норвегию, в Осло, где испрашивал у Троцкого директивы о проведении террористических и вредительских актов в СССР, именно в эти дни Раскольников и Пятаков ехали в одном поезде из Москвы в Берлин, куда прибыли 14-го утром, а днем сидели за одним столом в советском посольстве, обедали у полпреда, в обществе членов его семьи и Жемчужиной. К несчастью, ни Раскольников, ни Сурицы, ни Жемчужина не могли быть свидетелями на процессе. Никто бы им не позволил об этом свидетельствовать. Суду не было никакого дела до установления истины, подсудимые были заранее приговорены. Все четверо это прекрасно понимали.

Да и без их свидетельства фальшивка с полетами Пятакова была тогда же, во время процесса, скандально разоблачена. 25 января, через два дня после допроса Пятакова в суде, когда он изложил свою липу о полетах, в одной норвежской газете появилось сообщение о том, что в декабре 35-го года никакие самолеты не приземлялись на том аэродроме в окрестностях Осло, где будто бы совершил посадку самолет Пятакова. Через три дня другая норвежская газета, проведя свою проверку факта, подтвердила это…

Хлопнула внизу входная дверь, звонкие Музины шаги простучали в коридоре и смолкли - верно, Муза прошла в гостиную. Сейчас появится в кабинете. Наконец-то… Однако она не торопилась. Раздевалась?..

Вошла Муза в шубе, розовая от мороза и взволнованная. Подошла близко к столу.

- Знаешь, - заговорила тихо, - я сейчас захватила в гостиной жену нового курьера. Мария ее зовут. Представь, она подбирала ключ к нашей спальне. Спрашиваю у нее: что вы делаете? Смутилась: вот, говорит, ключ. Что ключ? Молчит. Зачем, спрашиваю, вы это делаете? Хотите войти? Буркнула: "Больно надо!" И пошла себе. И лицо такое… недовольное. Что это значит?

Он встал, вышел из-за стола.

- Успокойся. Я поговорю с этой женщиной. Вот, смотри. Прочти.

Он протянул ей письмо Крестинского. Она пробежала глазами листок, удивилась. Спросила:

- Что ты собираешься ответить?

- То, что уже отвечал. Поблагодарю и откажусь. Хочу продиктовать тебе.

- Хорошо, сейчас разденусь и приду.

- Тебя долго не было. Я уже начал волноваться. Ничего не случилось?

- Смотрела, как царь и его свита выезжали к войску… Газеты принесли? - перебила она себя, оглядев стол. - Кто принес?

- Яковлев.

- Вот как? Любезно с его стороны.

Поворошила газеты. Заголовки статей о московском процессе резали глаз. Мягкое ее лицо отвердело. Посмотрела на мужа в тревоге: что же это такое? Говорить вслух о таком не полагалось, между ними было условлено - не говорить о политике в стенах полпредства.

Но и молчать было невозможно. Подумав, он предложил:

- У меня конец недели свободен. Не провести ли нам воскресенье в Чамкории?

Лицо ее осветилось.

- Хорошо!

- Тебе нужно подышать деревенским воздухом.

- Да, конечно!

- Скажу Мише, пусть готовит машину на субботу. А в понедельник утром вернемся. Да?

- Да! - Смеясь, она легко повернулась, пошла из кабинета. - Разденусь, приду.

За окном все звучала маршевая музыка, но тише, оркестр, похоже, перевели куда-то за собор Александра Невского. Опять вблизи посольского особняка проходила воинская часть. На этот раз солдаты шли не пара дным маршевым шагом. Должно быть, возвращались в казармы.