Владимир Савченко - Отступник - драма Федора Раскольникова

Собрания ячейки теперь устраивались чаще и затягивались за полночь. Еще не поступило из Москвы разъяснений по поводу Казакова и Сухорукова, а Яковлев и Ткачев уже проводили обсуждение "дел" бывших товарищей, требовали от работников полпредства покаянных выступлений - за то, что вовремя не разглядели вражеское лицо этих людей. Намекали на какие-то, им известные, совершенные Казаковым и Сухоруковым серьезные преступления, раскрытые органами.

Раскольников по-прежнему на собрания не ходил. Ближе к лету освободил и Музу от этой обязанности ссылкой на ее беременность. Но о том, что там происходило, знал из первых рук, от самого Яковлева, секретаря ячейки, тот с особым сладострастием, всегда подробнейшим образом, информировал его о партийных делах.

Информировать его об этом было обязанностью и правом Яковлева, и Яковлев пользовался этим правом с тем большим рвением, что видел: для Раскольникова эти собеседования - пытка. Яковлев ему не доверял. Это было для Раскольникова очевидно. Не то чтобы подозревал в чем-то, нет. Это было недоверие органическое. Раскольников был для Яковлева олицетворением того ненавистного для него, постепенно сходившего со сцены типа старого партийца, который, не обладая достоинствами нового поколения партийцев, составлявших в те годы костяк партии, тем не менее еще претендовал на командное положение в партии. Представители этого типа были героями Октября и гражданской войны, и за это им воздавались заслуженные почести, но в практических делах эпохи они были, по Яковлеву, бесполезны, а иногда и вредны, как Зиновьевы-Каменевы, объединявшиеся в антипартийные группы. Старые партийцы несли на себе родовые пятна общества, из которого вышли. Неспособные подавить в себе индивидуалистического стремления к лидерству, они настаивали на том, чтобы массы шли за ними, принимали их программы социальных реформ, в то время как уже существовала ясная и всем понятная программа, осуществлявшаяся признанным вождем народов и от каждого требовалось лишь, стряхнув с себя личность, слиться со всеми в единстве и дружно работать на эту программу. Потому что в единстве сила.

Герои Октября не могли через себя переступить. У них не было беспредельной преданности вождю, без которой немыслимо единство. Таким был в глазах Яковлева и Раскольников. Уже тем, что он высокомерно игнорировал партийные собрания, он вполне разоблачал себя. Только для Яковлева он был пока недосягаем: своим служебным положением, положением в обществе, - с этим Яковлев не мог не считаться. И ему оставалось пока мелко мстить. Занимая время Раскольникова изложением мелочных подробностей партийных разбирательств, он испытывал удовлетворение, видя, что полпред не всегда может позволить себе его прервать.

Из этих собеседований с Яковлевым, однако, можно было иногда извлечь выгоду. Яковлев иногда пробалтывался, не замечая того. Выбалтывал кое-что из сексотских тайн. И прошло совсем немного времени после отъезда Казакова и Сухорукова, как Раскольников выудил из Яковлева, что же знали они с Ткачевым о характере обвинений, которые в Москве предъявлялись Казакову и Сухорукову.

Оказалось, в руки сотрудников НКВД попали некие документы, которые будто бы свидетельствовали о связи обоих с "внутренней линией" РОВСа, тайной контрразведкой Российского общевоинского союза, крупнейшей организации белой эмиграции за рубежом. Этими связями теперь занимались следователи НКВД, и не исключалось, что цепочка на Казакове и Сухорукове не оборвется, что еще кое-кто из сотрудников полпредства окажется замешанным в эту историю… Кто следующий?

То, что попавшие в руки НКВД документы (если в самом деле существовали такие документы), как и сама версия о связи Казакова и Сухорукова с белоэмигрантами, - липа и она готовилась не без участия Яковлева, не вызывало сомнения. Ни Казаков, ни тем более Сухоруков никак не могли быть связаны с белогвардейцами, за них Раскольников мог поручиться, как за самого себя. Даже и чисто физически ничего подобного не могло произойти: и тот, и другой были редкие домоседы, никогда не выходили за пределы полпредства, - где, интересно, они могли встречаться с белогвардейцами? Об их домоседстве знали все в полпредстве. Как и о том, что к ним давно цеплялись Яковлев и Ткачев. Документы (опять-таки, если они существовали) могли быть подброшены агентами РОВСа, такого рода провокации уст раивались разведками всех стран, когда нужно было скомпрометировать кого-то во вражеском лагере, но они могли быть изготовлены агентами РОВСа и по заказу агентов НКВД, тех же Яковлева и Ткачева, могли появиться на свет в результате сговора между агентами НКВД и белоэмигрантами. От агентов Ежова этого можно было ожидать.

Если бы Раскольников жил и работал на родине, он мог бы, даже занимая очень высокое общественное положение, ничего не знать о том, как действовала служба Ежова, нового наркома внутренних дел, сменившего на этом посту "разоблаченного" и расстрелянного "врага народа" Ягоду. Неоткуда было бы знать. Деятельность этой службы была окутана тайной.

Живя постоянно за границей, встречаясь с людьми самыми разными, ежедневно читая по долгу службы иностранные газеты и журналы, он узнавал поразительные вещи. Не проходило недели, чтобы газеты не взрывались очередной сенсацией, связанной с деятельностью органов. То агенты НКВД похищали среди бела дня, с громом и молнией, выстрелами, взрывами белогвардейского генерала и увозили в Москву на расправу, то расправлялись на месте с неудобными свидетелями своих тайных операций, или отступниками-невозвращенцами, или идейными противниками из троцкистов. Время от времени в эмигрантских изданиях появлялись разоблачительные статьи бывших советских граждан, бежавших на Запад, о концентрационных лагерях за Уралом и на Севере России, о голоде на Волге и на Украине в 33-м году с миллионами умерших и роли в организации этого мора заградотрядов НКВД, о деятельности агентов НКВД в Испании и Германии. К фактам этого рода, особенно связанным с внешней политикой, и особенно с Германией, Раскольников присматривался очень внимательно.

Когда началась гражданская война в Испании, политика родного правительства не раз ставила его в тупик. Дело даже было не в обычной для Советов дипломатии двойственности. За годы дипломатической карьеры Раскольников привык к этой тактике дымовой завесы, неизвестно на кого направленной, в какой-то мере и оправдывал ее - двойственностью самого положения Советского государства среди других держав. И до сих пор без особого труда ориентировался в густом тумане официальных документов, инструкций и запросов, низвергавшихся из недр Наркоминдела, различая их тайный смысл. Война в Испании смешала все карты.