Мария Семенова - Пелко и волки

– Ратша сказывал, ты зверье разумеешь, – сказал он корелу. – Даже Вихоря вот приручил…

Сам он стоял так, чтобы привязанный конь никак не мог до него дотянуться. Белый красавец повернул голову, укоризненно глянул на Пелко, недоумевая, почему это его вдруг перестали чесать… Святобор, ровесник Пелко, казался корелу славным парнем, да и как отказать в помощи, не посмотреть больную собаку! Это же не Ратша кровью истекал, к Ратше он бы и не нагнулся, нипочем не подумал бы стараться, даже приди сюда грозить-уговаривать сам воевода Ждан.

Серый пес тихо лежал у очага, на охапке заботливо подложенного сена. Рядом сидел опечаленный Тьельвар, бережно гладил его по голове. Пес изредка шевелил пушистым хвостом, отвечая на ласку, но глаз не открывал. Сильное тело перехватывала тугая повязка.

Молодой гет обрадовался вошедшим Святобору и Пелко, поднялся, уступая корелу свое место. Пелко без лишних слов развязал крепко стянутый узел, обнажил рану. Широкий наконечник стрелы, предназначенный обескровливать опасного зверя, натворил немало беды, но эту беду еще можно было поправить. Предусмотрительный Пелко вытащил захваченную с собой мазь. Он сам сварил ее третьего дня из белого нутряного жира свиньи, заправленного славной травой-зверобоем: что за охотник, выучившийся лишь метко стрелять и не имеющий рук приготовить снадобья, не различающий целительных трав! Пелко смазал потревоженную рану, взял протянутые Тьельваром мягкие стираные тряпицы, привил. Бедный пес, вынужденный беспомощно терпеть чужие руки, приоткрыл глаза, посмотрел на хозяина и заскулил. Тьельвар опустился подле него на пол, обнял волкодава:

– Не плачь, маленький… не плачь…

– Поправится твой пес, – пообещал Пелко и пододвинул к очагу горшочек с водой. – Ты же видел, кровь темная и не пузырится. Я сейчас питья еще сварю, поить будешь, слышишь, вуоялайнен?..

Однако лечение не может иметь полной силы до тех пор, пока к лекарству не добавится слово. Пелко попросил стрелу, взял в руку отломанную головку и ненадолго задумался. Тот не корел, кто не знает заговора на травлю волков, заговора от шатуна Отсо, от засухи и дождя, на зубную боль и на боль в животе, на рану от камня и на рану, нанесенную железом… Для начала требовалось показать бесчестному обидчику, сколь велики были его, лекаря, знания о железе и власть над ним, которую эти знания ему давали. Грозно поглядел Пелко и начал:

Он остановился перевести дух, покосился на собаку. Ладно, полдела сделано. Теперь следовало хорошенько отругать вероломный металл и постращать на тот случай, если он не пожелает исправить содеянное зло.

Пелко не стал выдумывать еще худшие кары, не стал тревожить хищного Лемпо и тем более повелителя громов, вековечного небесного Старика. Крепко верил могуществу не раз испытанных снадобий. Да и железу, надобно думать, не очень-то хотелось вновь превращаться в ржу после того, как оно побыло стрелой!

– Закутай собаку-то, чтобы не мерзла, – посоветовал Пелко гету. – Быстрее поправится.

Он сказал это по-словенски, и мореход понял его.

– Меня зовут Тьельвар Эйрикссон, – ответил он корелу. – Как же мне тебя наградить?

– Йерикка, – неловко повторил Пелко и улыбнулся. Он полагал, что ничего особенного не совершил, и принялся от всего отказываться наотрез. Даже от серебра. В конце концов Тьельвар решительно взял его за плечо:

– Тогда ты останешься здесь и будешь есть за нашим столом. Ты будешь сидеть рядом со мной!

Тут Пелко понял, что может обидеть его, и кивнул.

Правду молвить, чужое жилье показалось корелу удивительно похожим на тот далекий дом, где выпало впервые открыть глаза ему самому и всей его родне. Такие же бревенчатые стены, лишь к празднику прятавшиеся под вышитыми тканями и нарядными меховыми шкурами. Такие же длинные очаги на полу, серый дым волнами между стропил и широкие лавки вдоль стен. Вставил в пазухи столбов резную скамьевую доску – и готово уютное ложе, укрытое и от сквозняка, и от жара огня… У каждого в головах лежала такая доска, снятая на день со своего обычного места, и Пелко бросилось в глаза, что многие были вырезаны даже и не десять зим назад. Тьельвар заметил любопытство гостя и рассказал, что в Северных Странах такие доски передавали от отцов к сыновьям, а за глумление или порчу голову могли срубить с плеч.

И впрямь во многом походил гетский дом на карельский – куда больше, чем словенская рубленая изба. Вот только мечей со щитами в приневских лесах по стенам не развешивали; род Большой Щуки еще не завел у себя разбойной дружины, молодые парни лишь начинали поговаривать между собой о надежном кораблике с помостом для лучников и носом, окованным крепким медным листом…

– Садись, – сказал Тьельвар. – Мое место здесь.

Пелко опустился на застланную лавку осторожно и с опаской, будто в новую, неизвестного норова лодочку: уж очень боялся сделать или сказать что-нибудь не то, обидеть хозяина. Молодой скальд понравился ему. Тот, кто поет руны, не может быть плохим человеком, а тот, кто сам их слагает, – тем более, и это знали во всех ижорских родах.

Геты понемногу собирались под крышу, рассаживались вдоль огня. Придет Эймунд хевдинг, и пригожие рабыни внесут столы с вечерней едой. Посматривали на Пелко. Сперва он ежился под этими взглядами, потом пообвык, успокоился и припомнил, что молодые охотники столь же любопытно разглядывали нежданных гостей, забредших из лесу на огонек…

Вот вошел Хакон. Пелко покосился на него, но тот, казалось, и не заметил ижора – сел по другую сторону очага, подле своего друга Авайра, и вполголоса с ним заговорил.

Из дальнего конца дома вкусно пахло жареной рыбой. Пелко высмотрел посередине противоположной скамьи почетное хозяйское место, отмеченное вышитой подушкой, – над ним висел красиво разрисованный щит. Корел повернулся к Тьельвару и потянул его за рукав, намереваясь расспросить о всаднике на диковинном восьминогом коне, что грозно скакал посередине щита, сжимая в руке копье… Но спросить не успел.