Маргита Фигули - Вавилон

Увидев юношей, Телкиза вожделенно улыбнулась и взглянула на царя.

— Подари мне их, Валтасар, — попросила она, — это будет поистине царский подарок…

— Гм, — раздраженно хмыкнул Валтасар, — не могу я их подарить, они будут стоять изваяниями по всей Муджалибе.

— А ты не слишком щедр к той, которая… — Притворившись обиженной, Телкиза настаивала, желая распять на кресте сердце Набусардара.

Да, раз уж она несчастна, пусть и он не изведает счастья. Пусть и его душа превратится в клубок змей, пусть и его ужалит ревность.

— А ты не слишком щедр, — повторила она, — к той, которая указала тебе на самых очаровательных, самых нежных, самых соблазнительных жен в царстве. Или ты забыл, что только благодаря мне обладал ими первый? Но, конечно, прекраснее не только кипрских и скифских женщин, а и самой Дарии — дочь Гамадана, о ней тоже сказала тебе я. Так неужели ты не подаришь мне иерусалимских юношей?

Она с нетерпением ждала ответа, глядя то на царя, то на стоявших возле певцов, иссиня-черные кудри которых блестели в мерцающем пламени свечей.

Сгорая от нетерпения, она украдкой поглядывала также поверх головы царя на Набусардара, полагая, что того сразит ее злонамеренное признание.

Но Набусардар и бровью не повел, он лишь отметил про себя: «Так это ее рук дело…»

Да, это было дело ее рук, и в эту минуту она всем своим существом жалела, что не может отомстить ему еще больнее..

Мучаясь и жестоко страдая, Телкиза спросила царя:

— Так подаришь или нет, Валтасар?

— Я хочу превзойти искушенных в искусстве греков, — жалобно протянул он, потому что нелегко было противиться Телкизе, — я украшу дворец живой скульптурой.

— Взамен я отдам тебе римлянина, которого держу при своем дворе.

— Ненавижу римлян.

— Но иудеев ты тоже ненавидишь…

— Не дам я их тебе — я царь!

— А я некоронованная царица Вавилонии, — громко рассмеялась Телкиза.

— Не хочешь ли ты сказать, что трон принадлежит тебе или Набусардару? Не гневи Валтасара, не вынуждай меня назвать тебя царицей, да, царицей распутниц…

Этого Телкиза никак не ожидала. Угольки ее зрачков скользнули под опущенные веки, словно черные ужи в глубь реки. Она явилась сюда, чтобы полонить Набусардара, явилась, гордая, в золоте, в бирюзе, а Валтасар одной фразой втоптал ее в грязь.

— Ах, вот как…

Телкиза выпрямилась и оживилась, как цветок на рассвете.

— Если уж мы принялись сводить счеты, то нужно сводить их до конца. Полагаю, многое из того, что я скажу, будет любопытно для тех, кто еще верит в могущество золотых престолов и золотых богов.

Казалось, в зале сразу прибавилось света; зато музыка стихла, словно боясь заглушить ее слова. Гости, сидевшие за дальними столами, напрягали слух, многие даже встали, чтобы лучше видеть и слышать «вавилонскую львицу».

Телкиза сказала:

— Ты хотел оскорбить меня, Валтасар, назвав царицей распутниц, хотя тебе лучше других известно, что по закону я — первая женщина Вавилонии, Ты назвал меня так в присутствии двух тысяч пирующих жрецов Бабилу и двух тысяч пирующих вельмож Бабилу. Пусть так, да, я грешница, я грешна больше, чем вы полагаете. Это стыдно, унизительно, и поэтому перед всеми жрецами и вельможами Вечного Города я сейчас обвиняю царский род Валтасара. Его отец Набонид, по наущению Эсагилы, почти девочкой отдал меня, как суку кобелям, на поживу лидийским посланникам, надеясь, что те станут уступчивее в переговорах. Чистая и невинная, я должна была телом своим ублажить придворных Креза, чтобы они согласились на условия халдеев. Вы уверяли меня, — Телкиза бешено глянула в лицо Исме-Адада, — что я угодна богам. На другой день я видела, как эти боги вместе с царем Набонидом и верховным жрецом Исме-Ададом ходили по земле. — Телкиза с трудом перевела дух. — Так ответь же, святейший, сколько мнимых Мардуков сменилось за все это время в капище? Сколько гнусностей содеял твой бог?

— Благородная Телкиза! — в притворном удивлении воскликнул верховный жрец.

— Благородная Телкиза! — язвительно усмехнулась она. — Конечно! Теперь вы готовы величать меня даже царицей Бабилу, лишь бы я замолчала. Но нет, нет! — Телкиза взвилась, как ударенная плетью змея. — Я не стану больше молчать. Годы, долгие годы тяготеет надо мной проклятие. Лишь благодаря Мардуку, властелину вселенной, жесточайшему из богов, я стала распутнейшей из женщин. Это он сделал меня такой, чтобы закрыть пути к сану царицы.

Даже Валтасара взяла оторопь. Он оглядел столы. Гости не сводили с Телкизы изумленных глаз. Царь попробовал остановить ее:

— Телкиза, твои речи безумны!

Она смерила его презрительным взглядом.

— Раб собственного безволия, раб Мардука, раб Исме-Адада!

Чтобы как-то поправить дело, верховный жрец многозначительно заметил:

— Право, она безумна!

— Пусть я прослыву безумной! — прошипела Телкиза. — Но теперь я сказала все.

Да, она сказала все, ошеломив признанием жрецов и вельмож, но сама облегчения не Почувствовала: камень, давивший ей душу и тело, стал еще тяжелее.

Изнемогая от непосильного бремени, она обронила:

— Теперь ты можешь отпустить меня, Валтасар.

— Ступай, — ответил царь.

Телкиза поднялась, и в ее зрачках уже не было прежнего блеска. Она думала, что ее рассказ вызовет негодование в сердце Набусардара, но он остался глух и безразличен.

Окончательно сраженная его холодностью, Телкиза покидала ападану. Проходя меж рядами столов, украшенных гирляндами и уставленных золотой утварью. она слышала, как Исме-Адад гневно повторил:

— Право, она безумна.

— А, — махнул рукой Валтасар, давая этим понять, что больше о ней говорить не стоит.

Призвав управителя дворца, он распорядился насчет иудейских юношей.

Его голос заставил Телкизу обернуться. Стоя в дверях, она еще раз оглядела все вокруг, и мягкий ковер из роз обернулся для нее тернистым лугом, свисающие с потолка гирлянды лотоса — петлями виселиц, звон чаш — : лязгом костей оживших скелетов, улыбки тупых пьяных лиц — оскалом смерти.

Нигде и ни в чем уже не было ни жизни, ни красоты. Ах, как она устала, как устала…

Сибар-Син поднялся из-за стола и, подойдя к Телкизе, предложил проводить ее.

— Пожалуй, — ответила она, — а эти все… будь они все прокляты, прокляты…

— Не оскверняй свои уста, княгиня, они созданы для наслажденья.

— Но мне все опостылело, все. Какой-то бог, сжалившись надо мной, внушил мне мысль о последнем наслаждении, которого я еще не изведала… он внушил мне мысль о смерти…

Сибар-Син посмеялся ее сумасбродству и вместе с ней вышел на галерею.

Вдруг она остановилась и порывисто схватила его за руку.

— Слышишь, Сибар-Син?

Ападана оглашалась переливами арф и пением.