Семен Скляренко - Владимир

– Челом князю Владимиру… Кланяемся тебе, – внезапно заполняет палату множество голосов.

– Слава василевсу Владимиру!

Он поднимает руку – и тотчас все утихает. Снаружи вливается дневной свет; вещи, люди видны все отчетливей, тени уходят все глубже.

– День вам добрый, мужи, бояре, воеводы мои, – говорит Владимир. – Вот мы и снова свиделись…

Собираясь с мыслями, которые пролетают в мозгу, словно молнии, он умолкает на минуту и затем продолжает:

– Я созвал вас ныне, мужи мои, дабы поведать вам, что наше воинство доблестно взяло греческий город Херсонес, там принял я послов Византии и через них говорил с императорами Василием и Константином, с ними навек положен ряд. Мы имамо дань, купцам нашим льготы, отныне люди наши могут свободно жить в устье Днепра, на белых берегах и повсюду над Русским морем…

– Добро, вельми добро сделал ты, княже, – звучат в палате голоса.

– Памятуя, однако, что ромеи постоянно переступали с нами ряд, – продолжает Владимир, – я потребовал через послов, дабы их императоры говорили с нами, деяли и заключали мир, как равные с равными. Посему пожелал венец, какой носят и они; ведая, что императоры лживы и хитры, я потребовал, подобно германскому императору Оттону или хазарскому кагану, себе в жены царевну. Говоря о всем том, видел за собой вас и Русь.

– Достойно говорил ты, княже, с василиками и императорами, – добавил боярин Воротислав, побывавший вместе с Владимиром в Херсонесе, – правильно им сказал. – Он широко развел руками и, казалось, хотел обнять всю палату. – Мы – Русь. Пусть императоры помнят, кто мы, а не соблюдут мира – дойдем до самого Константинополя.

– И насчет жены, сестры императора, – послышался голос какого-то боярина, – тоже правильно. Чем мы хуже германского императора или хазарского кагана?… Нет, только так и должно быть ныне. Ты, княже, стал императором, мы твои верные слуги.

– Императоры исполнили все, что я потребовал, – промолвил Владимир, – дали венец…

– Слава василевсу!… – закричали бояре.

– …они отдали мне в жены царевну Анну, с которой и венчался в Херсонесе…

– Примем твою жену, а нашу царицу достойно, – звенело в палате.

– …и еще решил я учинить так, как желаете вы, мужи мои, – окрестить людей Руси.

– Добро, княже, добро!

– Но крестить вас будет не патриарх константинопольский и не его епископы и священники. В городе Киеве исстари живут священники, иже пришли из Болгарии. Днесь приехали с нами из Херсонеса Анастас и Иоанн – они и окрестят Русь.

Это была настоящая победа бояр и мужей – христиан, они добились того, что хотели, и теперь не могли да и не желали скрывать свою радость.

– Славен наш князь! – звучали в палате возбужденные голоса. В потоках света народившегося дня было видно, как бояре целуют воевод, воеводы – бояр, как обнимаются мужи лучшие и нарочитые.

Но не все думали одинаково. Когда в палате на минуту улегся шум и утихли голоса, откуда-то из угла прозвучало:

– А как быть, княже, со старыми богами, требищами и такожде с нашими волхвами?

Это была очень ответственная, страшная минута – князя спрашивал не один человек, а Русская земля: как быть е идолищами, которые стоят по всей Руси, с требищами в городах, весях и на погостах, где до сих пор приносились жертвы, с волхвами, что служат тем богам, и, наконец, со всеми людьми, которые верят еще старым богам?

Просить у кого-то совета, обратиться к боярам, воеводам, мужам, стоящим тут в палате, – нет, прошли те времена, когда князь, идучи на брань или устрояя земли, обращался к ним и вкупе решал все дела; ныне он должен думать и решать сам, ибо се не брань, не дань, дело идет о самом главном – о душах, сердцах людей, о вере.

Да и что, что могут сказать бояре, воеводы, мужи? У каждого из них свое сердце, своя душа, тут много христиан, но есть еще и язычники, которые не скоро, а может, до самой смерти не отрекутся от старого закона. И не только тут, а повсюду – во всех землях, городах, весях Руси – старое живет бок о бок с молодым; молодое плодовито, а старое живуче, оно цепко ухватилось за отчую землю…

Что же делать? Сказать, что все должно оставаться по-старому, что новое может жить рядом со старым, тогда кто знает, не заглохнет ли в гуще старого молодая поросль? Сказать, что старое должно умереть и что лишь новое имеет право на жизнь?

Император, – да в этом слове было все, он глава Руси, владыка земель, отныне ему, как императору и пастырю, покоряются и души людей. Гляди, император Владимир, какой вершины власти ты достиг, гляди и ужасайся!

Отступать Владимир уже не мог. Твердо, уверенно и властно император Владимир промолвил:

– Велю повергнуть всех идолов земель, уничтожить тре-бища, окрестить Русь…

– Слава, слава князю Владимиру!

Главный волхв Перуна, стоявший в углу палаты, отступил и скрылся за дверью.

Спустя несколько дней в Киев прибыло вместе с царицей Анной лодийное воинство.

На берегу Почайны собрался весь город – Гора, предгра-дье, Подол, Оболонь… – ведь приплывавшие воины проливали свою кровь, победили ромеев, прибили щит над вратами Херсонеса, заставили императоров заключить почетный мир; многих недосчитываются киевляне, многие жизнью своей заплатили за победу Руси.

Над Почайной об этом не говорили; впереди всех стояли бояре Горы, воеводы, мужи лучшие и нарочитые, множество одетых в дорогие одежды, обвешанных украшениями их жен и дочерей, а впереди всех князь Владимир – все они пришли встретить в городе Киеве сестру императоров васи-лиссу Анну, ныне жену князя.

Не было тут детей князя Владимира – он их не просил и, конечно, не хотел, чтобы они встречали василиссу, детям же было слишком тяжело видеть в славе не мать, а мачеху…

Город Киев встречал Анну достойно. Кто помышлял о жене, которая, не дождавшись из похода мужа, рыдала в то утро, заломив руки над Почайной? Какое кому дело было до отца, который, потеряв единственного сына, стоял и смотрел безумными глазами на плес, где навеки утонула его радость? Кто, кто из них вспомнил о детях, которые в то утро стали сиротами?!

Окруженная епископами, священниками, на берег сходила василисса Анна. Чтобы в ее пурпуровые сандалии не попал песок, постелены были красные ковры. Под ноги ей боярыни и жены воевод бросали цветы из киевских садов. Привезенный из Херсонеса хор пел василевсам величание, а Гора, – сильная, непобедимая Гора, множеством голосов ревела непонятные и новые для киевлян слова:

– Слава василевсам! Слава! Слава!

Днязь Владимир встретил, обнял и поцеловал одетую в серебристую тунику с красным корзном на плечах василиссу Анну… Может быть, он и не сделал бы этого, если бы не знал, что у окна палаты на Горе стоят и смотрят на них его сыновья и дочь – тени жены Рогнеды. Впрочем, сейчас он не думал и не мог уже думать о них и о Рогнеде – на берег сошла его новая жена, василисса Анна.