Семен Скляренко - Владимир

На рассвете князь Владимир вышел из своих покоев и направился в Золотую палату, где к тому времени собрались все бояре, воеводы, мужи.

Нет, это уже был не сын рабыни – в искрящемся, шитом серебром дивитиссии прошел василевс к помосту, на его голове сверкала золотая корона, в правой руке он держал скипетр, рядом шествовала в порфире нарумяненная, красивая василисса Анна, за ними, как это можно видеть и сейчас на иконах, в новых царских ризах, с молитвенниками в руках шли со скорбными лицами дети.

В глубине Золотой палаты протяжно и потому, казалось, заунывно, но, в сущности, величально запел хор; сначала греческие гости, а за ними воеводы и бояре закричали:

– Исполайте, деспоте!

– Слава василевсу Владимиру, василиссе Анне!…

Владимир опустился в кресло, по левую руку от него села василисса Анна, за ними полукругом стали сыновья и дочь Предслава.

– Начнем, мужи! – промолвил Владимир. – Готовы ли люди?

Бояре и воеводы смешались, потом, переступая с ноги на ногу, робко начали:

– Мы все готовы, ждем твоего слова, но у Почайны людей нет…

– Кликуны поведали всем и обо всем? – спросил князь.

– Не только кликуны, тиуны и емцы такожде собирают людей, гонят их к Почайне.

– И что?

– Люди бегут, княже, прячутся по лесам, по дубравам.

Бояре и воеводы, конечно, знали, что так именно и произойдет, – Гора почти уже вся крестилась, что ж, днесь она признает новую веру явно.

Но Подол, предградье еще не созрели к принятию христианства. Они крепко придерживаются старой веры, древних законов и обычаев.

– Не ведают люди, что творят, – гомонит Золотая палата. -Твоя, княже, власть, твой и суд.

Воеводы и бояре могли бы поступить иначе. В их руках сила, которой можно окрестить город Киев, – золото, серебро, всякое добро, стоит им кликнуть клич – и на Киев двинутся полки, гридни, дружины.

Но зачем тратить собственные силы и средства – на Руси у них есть великий князь и василевс Владимир, который отныне будет утверждать новые законы, царь земной и владыка душ человеческих, наместник Бога.

– Исполайте, деспоте! – горланит Золотая палата.

И князь Владимир понимает, какая в его руках страшная сила и что значат корона на голове и скипетр в деснице.

О, корона эта тяжела, а скипетр подобен огненному мечу, который может уничтожить, испепелить все, приняв их, Владимир теперь должен носить до смерти, теперь уже ему не на кого полагаться – только на себя.

Князь Владимир встает, скипетр покачнулся и замер в его высоко поднятой руке; бледный, с тревогой в глазах, но решительный и грозный, он говорит:

– Повелеваю окрестить город Киев и всю Русь… Аще кто не обрящется – богатый ли, убогий, нищий или раб, противен мне да будет, имения своего лишится, а сам да примет казнь…

Воеводы, бояре, мужи молчали, и только эхо среди темных сводов палаты глухо откликнулось:

– Да примет казнь!…

И тогда уже бояре и воеводы двинули на город Киев силу – с Горы спустилась к Подолу на сытых, борзых конях гридьба; из Белгорода, Вышгорода, с левого берега налетела, как саранча, дружина; по слову княжьему, они рассыпались по всем концам, заходя во все дома, хижины, землянки, шатры.

«Аще кто не обрящется, именья лишится и да примет казнь…»

Молчаливые, суровые, почерневшие от горя, тяжелой поступью шли люди к Днепру, за ними, словно чайки, у которых разорили гнезда, тянулись их жены, и лишь дети, не понимая, что творится, спешили впереди взрослых.

Однако что значит невыраженная печаль, невысказанный гнев? В последующие дни и годы люди поймут, что то был торжественный, незабываемый час, и он действительно был таким – это крестился город Киев, это крестилась Русь.

Солнце величаво поднималось над Днепром, отражаясь на широком плесе, слепило глаза, раскаляло воздух; над скопищем людским вставал тяжелый дух. Люди стояли голые, прикрывая вретищами, ветками или просто руками срамные места, только женщинам гридни позволяли остаться в сорочках либо повязагь гело убрусами или дерюгой, – люди стыдились друг друга, а более всего горян и потому толпились, прятались.

Привольней и просторней было выше над ручьем, на пригорке, откуда обычно биричи оглашали веления князя, – накануне древоделы положили там тяжелый дубовый помост, построили на нем скамьи, покрыли коврами.

Рядом натянули шатры, в них стояли лавки, кадки, чаны, нощьвы, – в одном шатре должны были раздеваться и креститься княжьи сыновья, воеводы, бояре со своими сыновьями, а в другом, среди кустов, – их жены, дочери и княжна.

На лавках сидели князь Владимир, василисса Анна, княжичи и княжна, а по обе стороны полукругом стояли в дорогих одеяниях епископы Анастас и Иоанн Корсунянины, священники, воеводы и бояре, мужи Горы.

Князь Владимир поднялся со скамьи и долго стоял, глядя на толпу перед собой. Сурово и задумчиво было его чело в этот утренний час. Вот князь поднял правую руку, подавая тем знак, что хочет говорить с людьми.

– Люди мои! – начал князь Владимир, и его голос отчетливо зазвучал по всему берегу. – Испокон веку по закону отцов наших верили мы и молились богам Перуну и Дажбогу, Волосу и Стрибогу, однако днесь боги сии более не пристанище в трудах и ратях наших. Иной Бог даст нам спасение, Бог – заступник богатого и убогого, князя и смерда, Бог, дарующий после бренного житья на земле жизнь вечную, радость и счастье на небе. Имя тому Богу Христос!

– Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон! [15]– заголосили и запели священники.

– Посему почтили мы за благо, – громко продолжал князь Владимир, когда они умолкли, – утвердить в городе Киеве, в землях Руси истинную веру, сиречь христианство. Креститесь, люди, во имя Бога Отца, Сына, Святого Духа. Аз первый положил на себя святой крест, потягните, люди, за мной…

И в этот миг на городницах ударили в била. Люди, повернув головы к Горе, увидели, как на требище перед стеной появилось много княжьих гридней, они что-то тащили веревками с Горы.

И вот на склоне между деревьями и оврагами появился стоявший до сих пор на требище Перун, громоздкий, деревянный идол, которого волочили гридни, он подпрыгивал, поднимался, падал; над взвозом Перун покачнулся, перевернулся и вниз головой, стремглав, ломая деревья, раздирая кусты, взрывая землю, с шумом, свистом и треском полетел с горы и, поверженный, упал в обрыв недалеко от ручья и толпы, которая в ужасе онемела при виде этого зрелища.

Но Перун пролежат там недолго, в тот же миг его окружили гридни, отроки, дворяне, которые на конях примча лись с Горы, ремнями и толстыми веревками зацепили лежащего бога, его голову, руки, ноги; тиуны, прибежавшие с дворянами, секирами вырубили золото и серебро, потом все разом ударили по коням, закричали и потащили Перуна по оврагу.