Семен Скляренко - Владимир

Дивное, доселе не виданное зрелище открылось его глазам. Прямо перед ним, залитый яркими огнями множества свечей и паникадил, сверкал золотом, серебром и драгоценными камнями алтарь. Над ним, под куполом, в золотом обрамлении был выложен из смальты образ Христа в резном кресле, с золотой короной на голове, с чуть косящими глазами, широкими сведенными бровями, длинными усами и жидкой бородкой, в сиреневом хитоне и синем корзне, он сидел, суровый и грозный, с Евангелием в левой руке и высоко подняв правую.

Вокруг мастерами была выложена надпись: «Зрите, зрите, аз единый и несть Бога инде разве мене; аз сотвори землю, а с ней человека, и создал десницей своей небесную твердь…»

Впрочем, князь Владимир не видел и не прочел этой надписи – он смотрел на осиянный лучами солнца, освещенный множеством свечей и паникадил престол.

Там на кивории был вышит лик Богородицы, она стояла в синем царском одеянии, в красных черевьях на зеленом постаменте, воздев горе руки, и глядела перед собой.

Не пышные царские одежды, не сверкающие драгоценные камни на поясе, рукавах и плечах Богородицы, не блеск золота приковали к себе взор Владимира.

Он видел только ее лицо, бледное, слегка, казалось, утомленное; глаза, грустные, умоляющие и вместе с тем задумчивые, все очень простое, обычное, человеческое.

И почему– то в эту минуту князь Владимир вспомнил свою мать, горячо любимую, но неведомую, о которой он мечтал, которую ждал, но так и не мог дождаться… Она, Малуша, казалось ему, должна была быть именно такой, как Богородица…

– Мати! – прошептал Владимир. – Аще ты жива, приди ко мне, аще не придешь, хоть помолись за мою душу!

И это человеческое, живое, правдивое было не только в лике Богоматери – справа и слева от нее, но значительно ниже, были написаны апостолы – высоченные, здоровые детины, более похожи на воинов, чем на святых, с протянутыми к Богородице руками, со строгими большими глазами, в ярких одеждах и золотом шитых черевьях.

Такими же были и мученики, пророки, святые, изображенные на сводах и стенах церкви; и хотя в их обликах было что-то надуманное, искусственное, но тем ярче проступали в них черточки живого, сам Христос лицом, и станом, и одеждой напоминал князя Владимира, апостолы – горян-ских воевод и бояр, а евангелист Марк – купца Божедома, и даже улыбался так, как купец, – левым уголком рта, прищурив левый глаз; люди же, которые им поклонялись, напоминали гридней, ратаев, смердов Руси.

Однако ни князь, ни воеводы и бояре, которые его окружали, не думали об этом; в высоком каменном храме, где все сверкало, блестело, переливалось, а воздух был напоен ароматами ладана и смирны, где торжественно звучал хор, а голос человека казался глухим и слабым, все напоминало землю, но было величественным, недосягаемым, а потому неземным.

Пораженный виденным, князь Владимир тоже опустился на колени, широко развел руки и воскликнул:

– Дивен храм твой, Господи! Все премудростью твоею со-творил еси!

И, поднявшись, обратился к стоявшему недалеко от него епископу Анастасу:

– Я поражен тем, что увидел, Анастас!… Отныне и до века велю давать на храм сей десятину того, что имею…

На лице Анастаса заиграла счастливая улыбка, это было как раз то, к чему он стремился, но дар князя Владимира превзошел все ожидания: десятина его доходов, целое сокровище.

– Щедра десница твоя, княже Владимир, за сие во сто крат воздаст тебе Всевышний… А коли так поступаешь, дозволь назвать храм Богородицы на веки вечные Десятинным.

– Быть по сему! – согласился князь.

В Людской палате еще горят свечи, в их ярком сиянии сидит в дубовом кресле князь Владимир, в серебряном коло-вии, с багряным корзном на плечах, в красных сафьяновых сапогах; бояре и воеводы стоят там, где потемней – вдоль стен палаты, по углам и у перил лестницы.

Духота! Ночь была парная, знойная, даже из растворенных дверей и окон, что выходят на Днепр, не веет свежестью; горит земля, вода у берегов совсем теплая.

Почему ныне так рано встал князь, почему боярство, мужи, воеводы еще засветло явились в терем, почему все они, и даже князь, так встревожены, чего они ждут?!

– Мы готовы!… Твори, княже, суд и правду! – слышатся в палате голоса.

В сенях по ступеням звучат шаги многих ног, это поднялись и стали гридни, тут же подбежали тиуны, ябедьники, емцы и тоже остановились в ожидании.

И вот снова слышны шаги, по ступеням поднимаются несколько человек, сначала видны их головы, потом плечи, руки, ноги. Смерд Давило шел, окруженный гриднями, глядя в землю. Он ступал твердо и тяжело, руки его были связаны за спиной.

Гридни толкали его, но он, казалось, уже не чувствовал их ударов, – шаг, еще шаг, Давило стал среди палаты.

Князь Владимир и смерд Давило – друг против друга, князь в своих серебристо-багряных одеждах в кресле и Давило, с непокрытой головой, в рубище, босой, перед ним.

– Этот смерд содеял много зла на Подоле, – слышится голос тиуна Чурки, – он давно тать и разбойник, убил купца Божедома.

Но князь Владимир не слышит этих слов, он смотрит на смерда, вглядывается в его лицо: лоб, со спадающей на него буйной седоватой гривой, крутые брови над серыми глазами, слегка приплюснутый нос, припухший рот.

Владимир уверен, что видел когда-то этого человека… Но когда, где? В его памяти возникают дни детства, юности, нет, не тогда он встречал этого смерда; Новгород? Нет, туда попасть смерд не мог; сечи под Любечем, в Киеве?…

…Утром на рассвете князь Владимир вступал в Киев. На Подоле его встречали воевода Рубач, гридень Тур и множество людей, боровшихся с Ярополком, а среди них, ну, конечно, среди них был и смерд, стоявший теперь перед ним, только Владимир тогда не успел спросить, кто он.

– Как твое имя? – спросил его князь Владимир сейчас.

– Давило, – ответил смерд.

– Ты встречал меня на Подоле? – с усилием и словно с болью продолжал князь.

– Правда, княже, было такое на Подоле… – прозвучал в палате ответ, но никто из бояр и воевод не понял, о чем Именно спрашивал у смерда князь и почему так ответил Давило.

– Он, он, княже, -закричали бояре, тиуны, ябедьники, – грабил лавки на Подоле, он убил купца Божедома, в сенях стоят видоки, послухи, они скажут всю правду.

Князь не велел, как всегда было заведено в подобных случаях, звать видоков и послухов, а прямо спросил смерда:

– Ты учинил татьбу, убил купца?

В палате наступила тишина, бояре и воеводы знали, что смерда уже допрашивали с испытом – железом, водой, но он не вымолвил ни слова. Что же теперь скажет он князю?

Долго молчал Давило. Это была минута, когда он мог поведать князю так много; рассказать о своей трудной жизни, напомнить, как с мечом в руках он когда-то защищал его, князя, как долго в него верил, а потом, не в силах более терпеть, убил купца Божедома.