Семен Скляренко - Святослав

Издалека увидел он дымки над берегами Днепра, узнал горы, кручи, леса, которые исходил вдоль и поперек, а позже увидел и темное пятно над обрывом – жилище в родном дворе.

Как только лодия зарылась носом в песок, Добрыня соскочил на берег. Купцы поплыли дальше, а он взбежал на крутой берег и пошел через луг, направляясь к городищу.

Никто не вышел из землянки навстречу Добрыне, настежь были раскрыты ворота в загоне, даже пса не было видно на дворе. Только конь, низко повесив голову, стоял на старом валу, словно о чем-то упорно думал.

Добрыня торопливо пробежал по двору, рывком распахнул дверь, вошел в землянку.

– Гей, кто тут есть? – крикнул он в полутьму.

– А кого ты ищешь, добрый человек? – отозвался голос из глубины.

Посреди землянки еле-еле тлел очаг. При его слабом свете Добрыня разглядел знакомый помост, человека, лежавшего головой к огню, бородатое его лицо, заспанные, какие-то равнодушные глаза.

– Я – Добрыня! – крикнул он.

– Сын! – закричал тогда и Микула. – А я думал, это Бразд или Сварг.

Отец поднялся с помоста. Добрыня увидел Висту, спавшую там же, и Малушу. Они проснулись, вскочили, подбежали к нему.

– А почему ты ждал Бразда или Сварга, отец? Микула безнадежно махнул рукой:

– Погоди, сын, расскажу! Все расскажу! Вот давай сядем к нашему очагу и поговорим. А ты, Виста, – обратился он к жене, – приготовь нам поесть, принеси меду. Там, в медуше, осталась еще одна корчага.

Но ни Виста, ни Малуша не слышали, что говорил Мику-ла. Мать и дочь одинаково восхищенным взглядом смотрели на сына и брата своего Добрыню, касались руками его белой свиты с серебряными застежками, широкого пояса, меча… Только когда все было ими осмотрено, Виста бросилась готовить еду. Малуша же не отходила от брата, а когда он сел, устроилась с ним рядом.

– Вот и не стало отца Анта, – начал Микула, подбрасывая дров в очаг. – Пошел на ловы, а нашел стрелу от печенега в поле.

– Похоронили его по закону? Тризну справили?

– Да, Добрыня, похоронили его как следует. Вышел весь Любеч, весь род… И тризну справили. А после тризны меня едва не убили.

– Кто?

– Братья мои – Бразд и Сварг.

– За что?

– А вот за это. – Он развел широко руками, показывая на стены, помост и очаг. – Когда окончилась тризна и все ушли, тут, возле очага, остались Сварг, Бразд и я. И они сказали, что мы должны поделить все достатки после отца, и поделили, а потом стали требовать у меня золото, серебра и чуть не убили…

– И ты им все отдал?

– Все отдал… У рода нашего и вправду было немало добра: возы, плуги, бороны, кузнь, корчаги, горнцы, – я все отдал братьям. Только золота и серебра давно уж не было у нашего рода.

– А себе что взял?

– Ого – ответил отец, – и мне много осталось: землянка вот, клети, житница, медуша, загон для скота… Еще и оружие отцовское осталось. Возьми его себе, Добрыня. Для тебя берег.

Добрыня посмотрел на оружие деда Анта, висевшее на колышках на стене, и усмешка-тронула его уста. Это было очень старое оружие, с ним ходили на врагов его предки – Ант, Улеб, Воик. Простой, клепанный из железа шлем с невысокой тульей, куда обычно вставлялось перо кречета, без всяких украшений, без забрала, – а на Добрыне был кованный из меди высокий шлем с острой тульей, с несколькими камнями-самоцветами, украшенный серебром по венцу, с забралом и длинными бармами; перед ним висел деревянный, обтянутый грубой кожей щит, а у Добрыни щит был тоже медный; дедовский меч был однобокий, короткий, новый же меч Добрыни был гораздо длиннее, обоюдоострый, с красным камнем на рукояти.

– Спасибо, отец! – ответил Добрыня. – Но сам видишь, у меня оружие лучше, княжье. Пусть дедовское остается тебе, может, пригодится.

– Как же не пригодится, – задумался Микула. – Оружие в доме иметь нужно.

– О другом я думаю, отец, – продолжал Добрыня. – Обокрали ведь тебя братья твои, все забрали.

– Может, и так, – вздохнул Микула. – «Отень двор, говорили, тебе…» Вот он… Все словно есть – и ничего нет. В клетях пусто, в житницах пищат мыши, коня отчего мне оставили, да и он больше лежит, чем стоит.

– Так, может, мне пойти к Бразду и Сваргу?

– Не надо, сын! Просить? Зачем? Они взяли свое… по по-кону.

– Так чем же я могу помочь тебе? – спросил Добрыня.

– А зачем мне помогать? – ответил и даже засмеялся Микула. – Куда ходят мой топор и рало, там я еще хозяин. Руки у меня есть, добрые руки и у Висты.

– Мы проживем, сын, – подтвердила мать.

– Вот только Малушу жаль, – задумчиво сказал отец. – Если бы все было как раньше, мы бы могли приготовить ей по-саг, умыкнул бы девушку кто-нибудь из нашего рода. А так… ну что же, нет посага – так руки есть, где мы будем, там и она.

Малуша, сидевшая рядом с братом и медленно глотавшая похлебку, не могла понять всего, что говорилось о ней. Она понимала только одно – ей желают добра.

Но у Добрыни, который смотрел внимательно на сестру и любовался ею, щемило сердце: ведь в самом деле ждет ее здесь, в Любече, злая доля, и девичья краса ни к чему, если посага нет.

И потому, что мед слегка ударил Добрыне в голову и ему очень хотелось сделать доброе для сестры, он сказал:

– А что, если я заберу Малку в город?

– Что ты говоришь, сын? – даже не понял сразу отец.

– Говорю, что хочу забрать Малушу в Киев. Поедешь со мной в Киев, Малка? – обратился он к сестре.

Она отложила ложку в сторону и посмотрела на Добрыню своими большими глазами. Теперь она поняла, о чем идет речь, – Добрыня спрашивает, согласна ли она поехать в Киев.

Ответить на этот вопрос девушке было нелегко, она привыкла делать только то, что велят старшие, в теперь она повернулась к отцу, посмотрела ему в глаза.

– Ну, Малка, – подбодрил ее тот, – думай сама, что делать. Хочешь в Киев?

– Хочу… – тихо ответила Малуша.

– Так и сделаем, – сказал Добрыня. – Пойдем к Днепру, сядем на какую-нибудь лодию, поедем в Киев-град, остановимся на Почайне. А там… Покажу тебе Подол, Гору, где живет княгиня Ольга с княжичами, где стоят терема с золотыми верхами, а на стенах – вои со знаменами, а медные била бьют и бьют… И такие руки, как у тебя, пригодятся – боярыней не станешь, а на боярский двор возьмут…

Как чудесную сказку, слушали Микула, Виста и Малуша рассказ о городе Киеве и долго еще могли бы слушать, да у До-брыни не хватило умения продолжать и он закончил:

– Собирайся же, Малуша… Завтра утром поедем.

Ночью Малуша долго не могла заснуть и все думала о том, что несет ей грядущий день. Она все еще не верила, что Добрыня сказал правду, что встанет солнце и она сядет в лодию, поплывет в Киев.

Но, должно быть, все это правда. В землянке тлеет очаг, его красноватый огонь освещает стены, помост, на котором спят отец с матерью. А вон лежит на лавке Добрыня, рядом с ним у стены блестят щит, копье… Около Малуши лежит маленький узелок: мать собрала, завязала в убрус несколько пряслиц – Малуше придется работать, а умеет она только прясть да ткать; положила оберегу – маленькую фигурку голой женщины с длинными руками и пухлым животом (это Роженица, богиня женщин их рода, она защитит, обережет Малушу), да еще положила харчей. Что, кроме всего этого, могла дать мать? Узелок Малуша на ночь положила около себя, придерживала его рукой – так больше верилось, что она поедет…