Семен Скляренко - Святослав

Там, на высоком кургане с каменным памятником древнему старейшине их рода Воику, они нашли Анта. Он лежал весь в крови, со стрелою в груди.

Прошли ночь и день, еще один день и еще ночь, но Ант был в беспамятстве, весь в огне, лежал он на помосте, из груди его вырывались хрипение и свист, временами он задыхался от кашля, простирал руки перед собою.

Микула и Виста не отходили от отца, поворачивали его, поили, подкладывали повыше солому под голову.

Утром и вечером маленькая семья садилась вокруг огни-ща, Виста наливала в миску еду, клала деревянные ложки.

Еда у них была однообразная, скудная похлебка из вяленой рыбы с пресными лепешками, испеченными на каменных плитах, сочиво из гороха или фасоли, иногда цеж с сытою. Теперь уже Микула лил ложку похлебки и бросал маленькие кусочки хлеба в огонь. Притихшие Виста и Малуша смотрели, как огненные языки охватывают и поглощают жертву, потом начинали есть. Только отец Ант ничего не ел, лишь изредка глотал воду. Непонятно было, чем только живет старейшина.

Поздней ночью Микула сидел у очага и думал. Виста и Малуша уже спали. В очаге потрескивали и шипели мокрые корни, словно там кто-то сидел и тяжко вздыхал. Звуки долетали и снаружи. Один раз показалось, что где-то поблизости плачет дитя, порой слышался безудержный, страшный хохот, а то вдруг у самого порога раздавались странные шаги – не человека и не коня…

Но Микулу эти звуки и шумы не удивляли и не пугали. Он, как и все его предки, испокон веку жившие над Днепром, верил, что на свете есть боги добрые и боги злые, что человек может жертвой купить у добрых богов счастливую жизнь, но не должен враждовать и со злыми богами.

Прислушиваясь к ночным звукам, он узнавал за дверями шаги домового, у которого, как известно, козлиные копыта, на ветвях деревьев плакали, как малые дети, навы, на крыше хохотали дивы, а под огнищем в землянке шевелились чуры -души предков.

И вдруг он услыхал тихий голос отца Анта:

– Микула!

Микула даже вздрогнул – он никак не надеялся, что отец Ант сможет заговорить. Вскочил и в одно мгновение очутился у помоста.

Отец Ант смотрел на него так, словно хотел убедиться, действительно ли сын стоит перед ним.

– Микула!

– Это я, отец Ант! Чего тебе? Старейшина промолвил:

– Ничего… Готовы ли сани?

– Сани?

– Да, да, они должны стоять за порогом… Погляди… Микула понял и ужаснулся словам отца. Сани! Значит, он собирается в далекий путь, к пращурам.

– Сани готовы, – сказал Микула.

– Вот и ладно, – произнес Ант. – Тогда я поеду.

Он на мгновение замолк, откинул голову и долго смотрел на дымоход, куда тонкой струйкой тянулся дым. Потом приподнялся на руках, обвел взглядом землянку и помост, на котором спали Виста с дочерью.

– Тут нет никого? – спросил Ант.

– Нет, отец Ант, никого тут нет, – быстро ответил Микула, думая, что старейшина снова теряет сознание.

Отец Ант сидел на помосте, упираясь руками в доски. Лицо его было бледно и сурово, глаза ясные, он даже не хрипел, не кашлял, был только неспокоен.

– За порогом кто-то стоит, – сказал он.

– Нет, отец, – отозвался Микула, – там никого нет.

– Не говори, – перебил его Ант. – Я знаю… Они стоят, ждут. Подойди ближе. Слушай, Микула…

Он задумался, словно припоминая что-то.

– Так, так, – продолжал он. – Тогда за лесом меня подстрелил печенег… Стрелой в грудь… Но я выстоял, спрятался, а потом пополз в поле, убил печенега у могилы старейшины деда Воика. И так я долго лежал… Ночью же, когда взошел месяц, ко мне пришли Улеб и Воик, все старейшины, они сели вокруг меня с мечами и щитами, долго говорили… Но что, что они мне сказали?

Ант снова умолк, закрыл глаза, стараясь, как видно, представить себе, как он лежал ночью в поле у могилы, как сидели, поставив рядом с собою щиты и опираясь руками на блестящие мечи, давние прадеды его, как друг за другом они говорили.

– Старейшина Улеб сказал: «Ант уже много прожил на свете, он стар и немощен, позовем его к себе!» А старейшина Воик ударил мечом о землю и молвил: «А кто будет беречь наш клад?» Тогда все сказали: «Пусть уж Ант сам думает, кому беречь клад». Ты слышишь, Микула?… Сани стоят, я уйду к пращурам, и отныне старейшиной рода будешь ты… Слушай, Микула, и запоминай… Брань была прежде дедов наших и при отцах наших, мир стоял до брани, и брань была прежде мира… Не я виноват, что род наш распадается и уже распался… Но роды снова сойдутся, сольются… Тебе завещаю – береги род свой, береги клад, что остался нам от дедов и отцов…

– Какой клад? – вырвалось у Микулы.

– Клад этот лежит в земле над Днепром… Возьми заступ и ищи его… Он закопан тут, за городищем, над Днепром… Ты слышишь, Микула? – Слышу, отец Ант.

– Сбережешь клад?

– Сберегу, отец.

И внезапно на глазах у Микулы отец Ант изменился – лицо его побелело как мел, взгляд заметался по хижине.

– Слышишь? – тревожно спросил он. -Что?

– Они шумят, идут. И неожиданно:

– Где мой лук и стрелы?

– Вон висит лук, а вон стрелы.

– Дай мне лук, дай стрелы… Да поскорее, Микула…

Микула бросился к стене, снял лук, выбрал стрелу.

Тогда Ант встал с помоста, взял лук и стрелу, пошел к выходу. Микула не знал, куда собрался идти отец, но бросился вперед, поддержал Анта.

За порогом было черным-черно, там ничего не было видно – тьма, пустота. Но Ант, должно быть, что-то видел среди этой ночи, потому что задрожал, схватил в левую руку лук, положил на тетиву стрелу.

– Видишь? – хрипло сказал он Микуле. – Вот они, идут на наш род, на нашу землю… Не дождетесь, не возьмете наших богатств…

И так, словно был он совсем здоров, прицелился отец Ант куда-то в темноту, изо всех сил натянул тетиву, и она зазвенела, запела стрела, вырвалась и полетела в ночную тьму.

А потом отец Ант выпустил лук, вздрогнул, сразу словно переломился и тяжело рухнул на землю.

– Отец Ант! – крикнул Микула. – Отец Ант!

Он видел, как один лишь раз вздохнул отец, один лишь раз содрогнулась его правая рука.

В землянке стало необычайно тихо.

Виста и Малуша проснулись, когда отец Ант уже умер. Смерть старейшины ошеломила их, печаль разрывала сердце. Но они знали, что в эту минуту, когда душа Анта только что разлучилась с телом, нельзя и не нужно плакать. Они стремглав побежали к ближайшим своим соседям, чтобы позвать их обрядить тело и тогда уж поплакать.

Вскоре они возвратились с соседками, вместе с ними обмыли и одели покойника, выстлали на земле из соломы длинное и широкое ложе, покрыли его старым ковром, положили тело так, словно старейшина сидел, вытянув руки на коленях, слегка откинув назад голову, и думал.

Микула же достал шлем, меч и щит отца, положил их рядом с телом: шлем – в головах, меч – возле правой руки, щит прислонил к ногам воина. У головы отца Микула водрузил копье.