Умберто Эко - Остров накануне

Каббалисты комментируют, что золото – письмена, серебро – пробелы между букв и слов. Один из них, неизвестно, знакомый ли Роберту по трудам, но в свою очередь повлиявший на рассуждения многих раввинов, говорил, что золотые яблоки, уложенные в серебряные сосуды, тонко изузоренные, означают, что в каждом отрывке Писания (но, разумеется, и в каждом предмете или событии мира) есть два лица, явное и потаенное. Явное – серебро; однако же, ценнее потаенное, и оно – золото. И кто видит сосуды издали, когда яблоки заслонены резьбою серебряною, мнит, будто яблоки серебряные, и лишь вглядевшись, различает сияние золота.

Все в Священном Писании prima facie (На первый взгляд (лат.)) блистает подобно серебру, но смысл, оккультно в нем сокрытый, светится, будто золото. Неприкосновенная целомудренность Слова Божия спрятана от очей профанов под стыдливым покрывалом, в сумраке иносказания. В Писании рекомендуется не метать бисера свиниям. Иметь очи голубиные значит не останавливаться на буквальном значении прочитываемого, а проведывать мистическую тайну.

Однако эта тайна, как сама голубка, ускользает, и никогда не известно, где она. Голубка обозначает, что мир изъясняется иероглифами и, следовательно, она сама – иероглиф, значащий иероглифы. Иероглиф не говорит и не утаивает, только показывает.

Еще евреи говорили, что голубка есть оракул, и не случайно на еврейском языке ее именованье «tore», это слово напоминает Тору, а Тора – для евреев Библия, святая книга, начало всех откровений.

Голубка, витающая в солнце, мерещится как блестка серебра, но лишь тот, кто сумел выждать время, проведать откровение, видит ее золото, цвет сиятельного апельсина.

Со времен достопочтенного Исидора и до наших дней христиане тоже вспоминают, что голубка, отражая в полете лучи солнца, ее озаряющие, является в различной расцветке. Она зависит от солнца, и существуют потому Гербы с подписями «От твоего сияния мои знаки» или «Тобою украшаюсь и просияиваю». Горлышко ее одето в отблески разных цветов, но остается самим собою. Потому предписывается не обманываться видом, а искать истинный облик под обманным.

Каков окрас голубки? В древнем бестиарии сказано:

Апельсинно – Голубая Голубица?

Для финала, предполагая, что Роберт хоть как – то подкован на эту тему, сошлюсь на Талмуд, где говорится, что едомские властители, гонительски относясь к евреям, обещали вышибить мозги тем, кто будет носить филактерии (повязки со священными цитатами). Елисей надел повязки и пошел на улицу. Законоблюститель за ним погнался. Когда Елисей был настигнут, он снял филактерии и спрятал в ладонях. Его спросили, что спрятано. Он отвечал: «Крылья голубки». Ему велели разнять ладони. Там были крылья голубки.

Не знаю смысла этой повести, но нахожу ее прекрасной. То же, наверное, думал и Роберт.

Коротко говоря, голубка символ немаловажный, и вполне понятно, почему человек, затерянный у антиподов, почел, что ему надо хорошенько вперивать очи, выпытывая, что же лично ему сулится этим знаком.

Недостижим Остров, утрачена Лилея; разуверение в каждом упованьи; не выпадало ли незримой Оранжецветной Голубке стать medulla aurea (Золотая сердцевина (лат)), философским камнем, пределом пределов, летучим, как все алкаемое? Грезить о том, что заведомо не дастся, не вершина ли это наиблагородных желаний?

По – моему, все так понятно (luce lucidior), что я на этом сворачиваю свое Развертывание Голубки. Вернемся к нашему рассказу.

На следующее утро, при самопервейших лучах солнца, Роберт снял всю одежду. При Каспаре он совестился, хоть понимал, что платье сковывает и отяжеляет. Теперь он был наг. Он обвязал поясницу швартовом, сошел по лестнице Иакова и погрузился.

Держаться на воде он был уже обучен. Требовалось понять, как двигают руками и ногами, как плавают псы. Он испытал одну манеру, потом другую, увидел, что отплыл от борта судна всего на несколько гребков. А силы уже иссякали.

Он умел отдыхать и запрокинулся на спину, чтоб покачаться на воде, понежиться на солнце.

Снова вернулись силы. Значит, следовало продвигаться, уставая, потом расслабляться до мертвенности, отдыхать, начинать снова. Продвижение минимально, затраты времени колоссальны, и все же метод был только такой.

После нескольких проб он принял волевое решение. Трап Иакова свисал с правой части бушприта, со стороны Острова. Он решил попробовать обогнуть нос и подплыть к восточной половине, передохнуть и возвратиться.

Подныриванье под бушприт оказалось делом недолгим, он увидел носовую часть с противоположного бока и преисполнился чувства победы. Вытянулся телом на волнах, глядя ввысь, широко раскинув ноги и руки, в ощущении, что под восточным бортом вода баюкает нежнее, чем под западным.

И вдруг за поясницу что – то дернуло. Швартов оказался до звона натянут. Перевернувшись по – собачьи, Роберт понял: море перетащило его сильно к северу, отнеся налево от корабля и на много локтей отдалив от окончания бушприта. Другими словами, с юго – запада к северо – востоку имелось быстрое теченье, то самое, которое бурлило западнее «Дафны»; оно, видимо, сказывалось и в заливе. До тех пор Роберт не замечал его, ибо окунался по правую руку от флибота. Попавши влево, был немедленно подхвачен, и теченье утащило бы его, если б не спас канат. Роберту мнилось, что он в неподвижности, а между тем он несся, как несется Земля со своей вихревой воронкой. Вот почему он настолько без труда огибал носовую часть «Дафны»: не от возросшего умения, а от помощи моря.

Обеспокоившись, он попытался вернуться к борту «Дафны» вплавь самостоятельно, но осознал: стоит ему, побившись по – собачьему, пододвинуться на две – три пяди, как при первом замедлении, пока он переводит дух, канат опять натягивается, а значит, Роберта снова оттаскивает струей.

Он ухватился за свой швартов и стал тянуть его, оборачивая у пояса, и путем такого крученья вокруг оси докрутился – таки до трапа. Закарабкавшись вверх, Роберт решил, что пробовать плыть к Острову слишком опасно. Лучше бы построить плот. Освидетельствовав все имевшиеся на «Дафне» деревяшки, он снова сказал себе: ничего путного. Разве что посвятить годы перепиливанью мачт столовыми ножами.