Виталий Полупуднев - Великая Скифия

– Халибы – тоже варвары, но славятся как мастера ковать оружие.

Бион пожал плечами.

Гедия с высоты трибуны старалась увидеть Гекатея. С трудом узнала его среди рядов панцирных всадников. Он поднял над головой руку в боевой рукавице. Они встретились глазами и поняли, что живут один для другого. Гекатею стало тесно, душно в скифской катафракте. Ему показалось, что из глаз девушки на него глянуло яркое летнее солнце, согревшее его своими лучами. Вместе с любовным томлением в груди вспыхнула жажда подвига, страстное желание немедленно ринуться на врага и рубиться насмерть на виду у любимой.

Проезжая мимо места, где стояли Скимн и Бион, юноша крикнул:

– Защищай ее, отец!

Скимн понимающе кивнул головой.

– Какой благочестивый твой сын, – заметил Бион, – как он заботится о неприкосновенности и здравии богини! Не случайно он был когда-то у меня лучшим учеником!

– Да, да, – рассеянно ответил архитектор.

Достал из-под плаща вощаную дощечку, что-то нацарапал на ней и, остановив пешего воина, велел ему передать эту записку Гедии.

Девушка приняла табличку из рук посланного и вместе с Лаудикой прочла: «Я, Гекатей, сын Скимна, посвящаю свою жизнь Гедии прекрасной в час битвы!..»

Уткнувшись в меховой воротник своей шубейки, она заплакала.

Скимн заметил это и пробормотал в усы:

– Девка, несомненно, поражена страстью к Гекатею, но дело не только в ней, но еще в согласии костлявого Херемона и… совета…

Греки любили преувеличивать силы побежденного врага и преуменьшать свои собственные, чтобы победа казалась более значительной. История, писанная рукой античного автора, сохранила для потомства описание сражения, происшедшего между скифо-роксоланами и понтийцами. Историк утверждает, что численность первых достигала двадцати пяти тысяч человек, тогда как вторых было всего шесть тысяч.

Верно ли это?

Нет, неверно!..

Желая воздать хвалу Митридатову полководцу, древний летописец умолчал о том, что в битве участвовало немалое херсонесское ополчение, численностью не уступавшее понтийской рати. Силы же скифов и роксоланов преувеличил.

Тасий прибыл в Неаполь, имея около сотни панцирных всадников и несколько тысяч конных воинов, вооруженных копьями и щитами, сплетенными из гибкой лозы, и не имеющих какой-либо защитной одежды, кроме полушубков и войлочных малахаев. Для прокормления войска с ним двигались табуны заводных лошадей. Кроме того, каждый воин вел за собою двух выезженных коней, на которых мог перескакивать на ходу. Это многоконное полчище далеко растянулось в степи и производило на постороннего наблюдателя устрашающее впечатление. Казалось, с севера движется неисчислимая рать, а передовые панцирные отряды давали повод судить о ее мощном вооружении.

Палак в сопровождении князей и отборного отряда дружинников выехал навстречу роксоланам и сразу увидел, что войско союзников, при всем его внушительном виде, не столь уж велико. Тасий же показался ему угрюмым и озабоченным. Обменявшись обычными приветствиями, цари поехали рядом. На редких усах и бороде роксолана намерзли ледяные сосульки. От косматого серого жеребца шел пар. Палак с удовлетворением отметил, что сарматский царь в дороге времени не терял понапрасну, спеша к нему на помощь.

– Боги не любят тех, кто нарушает клятвенные обещания, – заявил роксолан, – и вот я, не щадя коней, прибыл к тебе, хотя на востоке моей земли опять скрестились роксоланские и аланские копья и пролилась кровь моих людей.

Вскоре всем стало известно, что равновесие между сарматскими племенами западнее реки Син нарушено. Аланы пришли в движение. Говорили, что поводом к их вооруженному продвижению на запад был уход части агарских родов к Палаку. «Раз агары ушли в Тавриду и покинули свои пастбища на реке Агар, значит аланы займут эти пастбища своими стадами!» Так сказал грозный аланский царь Харадзд, и по его повелению две тысячи кибиток перешли рубеж и вторглись во владения соседей. Роксоланы отступили.

– Это временно, – мрачно толковал Тасий Палаку. – Не мог я начать большой войны, если клятвенно обещал помощь тебе. Вот разобьем вместе Диофанта, разграбим Херсонес, и тогда я вернусь домой, чтобы дать отпор наглым аланам!.. Ты же поможешь мне, брат?

– Это мое желание, брат! Для меня, как и для тебя, клятвенные обещания священны!

– Но нужно спешить! У меня нет времени долго гоняться за понтийцами. Меня мучают нехорошие предчувствия… Скорее в бой!

Страстный роксолан с яростью взмахнул плетью. Серый конь взвился на дыбы, роняя изо рта на снег розовую пену. Всадник умелой рукой осадил его.

– Я же, – подумав, сказал Палак, – убежден, что аланы выступили по прямому совету боспорцев, чтобы помешать тебе помочь мне в борьбе с иноземцами!

И мысленно решил, что пантикапейский царь ответит за это косвенное вмешательство в его дела. Вспомнил Лайонака, заговор рабов и зло усмехнулся.

– Как только разгромим Диофанта и займем Херсонес, так начнем готовить поход на Восток!..

Имея за спиною побежденный Херсонес и громкую победу над первоклассной пехотой Митридата, можно войти в договор и с рабскими повстанцами, не боясь уронить собственное достоинство.

В Неаполе было решено поход не откладывать, а немедленно начать преследование Диофанта, отошедшего к Керкинитиде.

На другой день произошли два неприятных события. Было получено известие о падении Керкинитиды и гибели Лимнака. К половине дня подул южный ветер, пошел влажный снег пополам с дождем, а вечером подморозило. Степь покрылась коркой льда, подобно бескрайнему застывшему озеру.

Поход был начат наутро третьего дня, считая со дня прибытия Тасия в Неаполь.

Сколоты, агары, роксоланы тысячными ратями тронулись по направлению к Керкинитиде. Продвижению мешала гололедица. Кони скользили и падали. Тасий со злостью хлестал плетью спотыкающегося жеребца и зловеще косил на Палака бычьи глаза, покрытые сеткой красных жилок.

– Плохая примета, брат, – говорил он, – гололедица – враг кочевых людей, и ее приход всегда говорит о грядущих бедах.

Ветер рвал плащи. Кружились снежинки. По ледяному покрову степи струилась поземка.

Шли валкой, неходкой рысью. От лошадей валил пар.

Диофант уже обрыскал окрестности Керкинитиды и вывел свое войско в степь. Теперь понтийцы нарядились в херсонесские одежды поверх панцирей, стали выглядеть не так красиво, зато чувствовали себя прекрасно.

Когда разведчики донесли о приближении вражеской конницы, в голове Диофанта был готов план предстоящего сражения.

Местность изобиловала холмами и оврагами, затрудняющими движение конницы. Один овраг с почти отвесными скатами находился на месте построения понтийской пехоты. Впереди оврага Диофант поставил всех херсонесских рабов и столько же силой и обманом навербованных крестьян. Впереди этого слабо вооруженного войска стала сплошной развернутой стеной легкая понтийская пехота. Левее темным квадратом на белом снегу расположились херсонесцы. За оврагом выстроились в линию мощные камнеметы, готовые метать камни через голову своих войск.