Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

Теперь Гликерия в своей комнатке в верхнем этаже дома, ей служит верная Евтаксия. Алцим много раз пытался поговорить с девушкой по душам, но всегда наталкивался на холодное молчание и полную замкнутость новообращенной рабыни.

Ожидая отца, Алцим вслушивался в тишину дома, вздыхал и сжимал в руке большой железный ключ от «ее» комнаты, спрашивая себя в сотый раз – как отнесется к его поступку отец? И предчувствовал самое плохое. Но что бы ни было, он не откажется от девушки, так как не верит в ее вину, горит к ней страстью и хочет взять ее в жены!

Когда влюбленный юноша увидел отца, он упал перед ним на колени и протянул к нему руки, весь в слезах.

– Не суди меня строго, отец!.. Я выкупил Гликерию!.. Она невинна!..

– И я думаю, сын мой, – просто ответил старик, стараясь поднять коленопреклоненного сына, – что Гликерия не для любви проникла в склеп Никомеда, хотя такой любви не исключаю. Встань, Алцим! Ты правильно сделал, что выкупил ее.

– Отец! – воскликнул Алцим в избытке чувств. Слезы текли по его угловатым скулам. – Отец! Я знал, что ты мудр и справедлив!.. Я хочу немедленно освободить Гликерию и женюсь на ней!

– С освобождением спешить не будем, никуда она от нас не уйдет. Поэтому и с женитьбой нечего торопиться. Где ключ от ее комнаты?

– Вот он.

Старик ваял ключ и заботливо спрятал его на груди.

Вечером он допрашивал девушку в присутствии сына с той особой ласковой строгостью, в которой чувствовался и снисходительный опекун и взыскательный хозяин, свободный распорядиться жизнью и смертью своей рабыни.

– Скажи мне, дочь моя, – обратился он к ней мягко и вкрадчиво, – скажи со всей откровенностью, как перед алтарем богов: зачем ты встретилась с Савмаком в склепе, в этом нечистом и недостойном месте? О чем говорили вы, кто еще был там?.. Для твоего здоровья и восстановления доброго имени важно твое признание. Мне уже хорошо известно, за каким делом собирались там ослушники и бунтари. Этот презренный раб Савмак все сказал на пытке.

Девушка стояла строгая и молчаливая. Она словно зябла и куталась в шерстяное покрывало, смотря куда-то в сторону чужими глазами. Она исхудала, глаза стали больше, черты резче. Но такая она еще больше западала в сердце Алциму. Юноша следил за каждым ее жестом умоляющими глазами.

– Все сказал? – вздрогнула она, испытующе уставившись в хитрый лик Саклея. – Что он мог сказать?

Она сделала усилие и рассмеялась. Алцим стремительно протянул к ней руки.

– Гликерия, Гликерия! – взмолился он. – Ну зачем ты хочешь показать себя худшей, чем ты есть? Ведь все знают, что ты не любовница Савмака. Зачем же ты наговариваешь на себя?.. Скажи прямо: зачем ты пришла в склеп? Зачем хотела встретиться с Савмаком? От твоих слов зависит твоя свобода. Расскажи правду – и все будет как раньше!

– Нет, Алцим, как раньше все быть не может. После позорной площади возврата к прежнему нет. А встретилась я с Савмаком потому, что люблю его. И ни о чем не говорили мы с ним, кроме любви.

– Пойми, дочь моя, – терпеливо, но сухо предупредил Саклей, – ты сама губишь себя такими словами. Пойми, нам нужно узнать соучастников заговора, который ты первая раскрыла. Ты же говорила, что Пастух хочет встретиться с злоумышленниками во время собрания фиаса.

– Видимо, он и встретился, с кем ему надо, только вы его не там искали. Но при чем здесь Савмак?.. Я полагаю, Форгабак, желая выследить заговорщиков, случайно узнал нашу тайну и все перепутал. Вот и получилось, что ловили вы бунтарей, а поймали ни в чем, кроме любви, не повинного человека, а заодно и меня выставили на позор!

Гликерия так решительно смотрела в глаза Саклея, что тот в эту минуту готов был ей поверить.

– Так! – неопределенно заметил он. – Ну, а куда пропал конюх Лайонак с твоими конями?.. Он обокрал тебя!

– Выходит, так. Одни отняли у меня честь и свободу, а конюх похитил коней.

– Куда он девался?

– Разве воры говорят хозяевам, куда они бегут с украденным?

Саклей ударил в ладоши. Вошел Аорс.

– Уведи ее в комнату и запри на замок. А ты, Алцим, отправляйся в имение на Железном холме и оставайся там, пока я не позову тебя.

– Аорс, Аорс! – кинулся юноша за рабом. – Корми ее, как госпожу, и обращайся с нею, как со свободной!

– Слушаю, господин! – ответил длинноголовый раб, обменявшись с хозяином быстрым взглядом.

Отправив чувствительного сына в имение за город, Саклей спустился в подвал городского дома и там не спеша разжигал жаровню и калил железные прутья, пользуясь помощью верного Аорса.

В углу на соломе, прикованный к стене ржавой цепью, сидел Бунак, бывший шут Палака, теперь опять раб и узник Саклея. Он с ужасом наблюдал страшные приготовления, и в его глазах вспыхивали красные огоньки, такие же, как угли, что рдели вишневым накалом на жаровне.

– Ты был шутом скифского царя и многое знаешь, – скрипел Саклей, – расскажи мне все. Каковы были замыслы Палака, с кем и когда он обсуждал их? Кто из боспорских людей живет тайно в Неаполе и чего добивается? Кто в заговоре против царя Перисада?.. Ты должен все это знать, ибо был связан с заговорщиками!

Узник молчал. В полутемном подвале что-то звякало, потом послышались тяжкий стон и потрескивание. Запахло горелым мясом. Бунак закричал, извиваясь от боли, но не сказал ничего.

– Зачем сам бежал в Неаполь? Или имел поручение от тайных друзей? Где дружок твой Хорей, которого ты на побег сманил?

– Бежал я из рабства, вот и все!.. Хотел быть свободным, а тайн никаких не знал и не знаю!.. А Хорея грудная болезнь убила… Убей и ты меня!

– Придет время – убьем, – спокойно шипел старик, – если сам не сдохнешь в этой яме! А пока – будем пытать день и ночь, доколе всего не расскажешь!

Саклею хотелось узнать секреты и замыслы Палака, он предполагал, что и заговорщики собирались по указке из Неаполя. Бегство Бунака, а затем исчезновение Лайонака представлялись ему как два одинаковых звена в одной цепи. Тот и другой могли быть связными между ядром бунтовщиков и Палаком. Следующими звеньями были Пастух и, возможно, Савмак. Но первый не был пойман, а второй попал в историю с Гликерией, так удачно использованную царицей. Раскрытие истинных связей сразу изменило бы обстановку. И если не удалось бы полностью оправдать Гликерию, так нелепо затесавшуюся в чужие дела, то он смог бы восстановить свое доброе имя, а также разгромить заговор.

Не добившись признания у Бунака, Саклей подумал, что следует допросить Савмака, только не сейчас. Парень крепок телом и духом, вырвать у него слова правды будет нелегко. Нужно сначала ослабить его голодом и холодом, а потом уже допрашивать.

Древние греки не любили держать преступников в заключении подолгу. Преступник, если он не приговорен к смерти, превращался в раба и должен был тяжким трудом зарабатывать хлеб свой. Сама система рабовладельческого хозяйства, где производитель жизненных благ содержался в условиях вечной каторги, не терпела «дармоедов», что сидят взаперти и едят хлеб, не принося никакой пользы.