Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

Свыше трехсот лег царствовали на Боспоре потомки Спартока Первого, смелого и грубого предводителя наемной дружины, который сверг власть своих хозяев, пантикапейских архонтов Археанактидов и положил начало династии Спартокидов.

Вся история боспорских владык пестрит войнами, захватами, жестокостями и коварством. Первоначальное договорное объединение эллинских колоний, что имело целью более успешную оборону от скифских набегов и совместное использование богатств великой варварской страны, они превратили в царство, а себя стали называть сначала архонтами эллинов и царями варваров, а позже – царями Боспора. Являясь житницей для Афинской республики, северопонтийское царство получало помощь и поддержку из Афин, торговало с ними, посылало своих сынов учиться в Элладу, поддерживало свой эллинский дух и облик постоянный общением с греческим миром.

Усиливаясь и богатея, Боспор расширял свои владения по обе стороны пролива, подчинял себе племена и народы, одних превращая в безликую массу полурабов, как сатавки, других приобщая к эллинской культуре, как синды, третьих держа в непрочном подчинении, часто нарушаемом. Псессы, тореты, дандарии и меоты сохранили свое управление и племенную целостность, но так или иначе связали свою судьбу с Боспором, то подчиняясь ему, то делая попытки освободиться. Поэтому постоянной границы азиатских владений царства не устанавливалось, а племена, их населяющие, всегда бродили как молодое тесто, сегодня платя дань сильному соседу, а завтра поливая землю кровью его сынов.

Но Эллада вступила в период упадка, оказалась захваченной Римом, и старые связи с нею прекратились. Местные варварские народы, наоборот, усилились и стали настойчивее нажимать на Боспор. Последний теперь уже не мог проводить горделивую политику прошлого, стал беднеть и слабеть. Потомки сильных царей выродились и царствовали, не совершив ничего значительного.

В описываемое время на боспорском троне сидел Перисад Четвертый Филометор, названный так за то, что он боготворил свою мать царицу Камасарию, умную и дальновидную женщину. Она фактически управляла царством за своего болезненного, припадочного сына. Отправляясь с ним на праздник Сбора плодов, говорила многозначительно:

– Пусть рабы и пахари собираются с нашего позволения, чем без него. Когда раб веселится на глазах у хозяина – он весь на виду. Если хозяин сумел разгадать душу раба своего и не раздражает его без нужды, то он может спать спокойно.

Под дубом стояли резные кресла с точеными ножками для самого Перисада Четвертого и для царицы-матери, почтенной Камасарии.

Вокруг толпились боспорская знать и представители заморских государств, прибывшие посмотреть на народ Боспора и его игры.

Справа и слева от тронных кресел стояли родственники царя, друзья его, представители знатных родов, сверкая гривнами, отлитыми из золота, драгоценным оружием, яркими одеяниями, сочетающими черты греческого изящества и вкуса с варварской мишурностью и тяжеловесной роскошью.

Спесивые родичи таких вельмож, как всесильный Аргот, сердечный друг Камасарии после смерти Перисада Третьего, и его политический соперник Саклей, лохаг пантикапейский, держались гордо и обособленно, перекидываясь иногда колкими замечаниями, прикрытыми напускной любезностью.

Аргот склонялся к уху царицы-матери и что-то говорил ей смеясь. Она чуть кивала головой, увенчанной золотым калафом. При этом изображение орла, несущего в когтях крылатого Эрота, на передней стороне калафа словно оживало, а серьги-подвески из гранатов и золотых сердечек мелодично звенели. Ниже этого башнеподобного головного убора спускались золотые волны начельника – «стленгиды», изображающего волнистые волосы, выбивающиеся из-под калафа. Собственные волосы царицы, белые от времени, проглядывали в просвет между начельником и калафом. Ветерок шевелил их серебряные нити.

Камасария когда-то очень гордилась своей пышной прической темно-каштанового цвета, жалкие седые остатки которой ныне старалась прикрывать мишурными и дорогими наголовниками.

Дородная и величавая старуха не потеряла, однако, благообразия, поддерживала его всеми способами. Ее полное лицо было искусно покрыто тончайшим слоем белил и румян. Но солнце, к ее великой досаде, с предосенней щедростью лило свои лучи, и притирания расплывались от пота.

Камасария с достоинством, не слеша поворачивала голову и бросала взгляды, исполненные спокойной властности. Сотни глаз окружающих трон людей – вельмож, воинов и рабов – следили за каждым движением нарядной и страшной старухи, от которой не ускользала ни одна мелочь, которая умеет потребовать от любого подданного то, что найдет нужным. Ее пухлые белые руки держали восточный лопатообразный веер с лебяжьей отделкой, те самые руки, что могли вручить награду достойному и без трепета указать палачу на очередную жертву.

Она зорко следила за всем, что происходило на ристалище, успевая слушать Аргота и отвечать ему, наблюдать за настроениями людей и многое брать себе на заметку в памяти.

Аргот, бледный высокий человек, казался болезненным. Все знали, что он получил рану в бок еще несколько лет назад в схватке со степными скифами и теперь бинтует грудь ежедневно, так как рана не закрывается и продолжает выделять кусочки поврежденных ребер. Но его глаза сверкали выразительно и бодро, он охотно смеялся, крупные зубы его казались желтыми на фоне бледных щек.

Аргот являлся одним из всесильных вельмож Боспора, пользовался неограниченным доверием у своей царственной подруги и с превеликой жадностью захватывал новые участки засеянных полей с прикрепленными к ним нищими хлеборобами-сатавками.

Он происходил из старинного рода Ахаменов, что кичились своим якобы родством с какой-то боковой ветвью персидских династов. Так ли это было на самом деле – неизвестно. Но тогда на Боспоре модно было производить себя от варваров. Чистого ионийского происхождения стыдились. Так, Спартокиды вели родословную от фракийских царей, с одной стороны, а с другой – от самого бога Посейдона, через его сына Евмолпа, а также доказывали, что и Геракл тоже является им отдаленным родственником.

Аргот считал свое происхождение выше всех других после царского. Деятельные Гераклиды, воинственные Эвии, что растеряли своих сынов в бесконечных походах по сарматским степям, богатые Килиды, владетели кораблей, наследственные навархи Боспора – были в его глазах лишь выскочками и делягами, далекими от настоящего благородства. Самоуверенный Аргот мог пренебречь недовольством пантикапейских «Совета и Народа», неоднократно указывавших ему на недопустимость захвата под разными предлогами городских и храмовых земель. Он лишь смеялся над такими обвинениями, смело расширял свои владения, выступал на площади перед народом с гордым и вызывающим видом и даже, вопреки воле народа, сумел добиться избрания на общинном сходе и сейчас считался выборным стратегом города.