Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

Сейчас же, когда все это стало действительностью, ему некогда было даже почувствовать всю необычность своего нового положения. Он еле успевал обеспечить питанием огромное и нестройное войско с его неутолимым аппетитом. Он знал, что ощущение свободы, возможность отоспаться и наесться досыта всецело завладели душами рабов, сбросивших цепи. Бывшие невольники продолжали праздновать свою победу, не испили еще до дна чашу великого торжества и ликования. Песни, пляски, неистовое веселье сменялись обильнейшими пирами и сном по двенадцати часов в сутки.

Атамаз, при всей своей простоте, чувствовал, что этот угар быстро пройдет. Сорвав первое яблочко с дерева небывалого успеха, вся разношерстная масса исстрадавшихся в неволе людей неизбежно потянется и к другим его плодам. Многолетнее озлобление, жажда отмщения поработителям еще не утолены. Пламя обиды и ненависти лишь притихло в атмосфере первых радостей, но завтра опять забушует неудержимо. Смешно было бы думать, что тысячи людей удовлетворятся мгновенным изменением их положения. Огромная сила и энергия, заключенные в груди любого из этих людей, потребуют применения, разрядки.

Было очевидно, что стоит прекратиться притоку продовольствия и хмельных напитков – и рабы хлынут в усадьбы и дома горожан, разнесут вдребезги весь город, столь ненавистный им.

Уже не раз Атамазу задавали острые вопросы, почему царь защищает эллинских рабовладельцев, богачей, что сидят на мешках с добром в своих каменных домах и ждут, когда из-за пролива явятся карательные войска и перебьют взбунтовавшихся рабов.

– Вернется царь Савмак – все объяснит вам, – отвечал шутливо Атамаз, – а пока отдыхайте и несите охрану. Ведь вы воины, ваше дело подчиняться.

И, собрав наилучших, создавал из них отряды, приказывал им не пьянствовать, следить за порядком в городе, не допуская насилия и грабежей. Он сам встречал караваны с хлебом и гурты скота, следил за расходом продовольствия.

А на площади толпа голодных людей увеличивалась с каждым днем. Увечные старцы и сильные молодые парни вопили: «Хлеба! Хлеба!» И в то же время почти все мастерские стояли из-за нехватки работников.

Атамаз посетил всех мелонархов, содержателей мельниц, и потребовал именем царя начать работу. Зерно надо превратить в муку. Потом приказал хлебопекам растапливать печи.

Хозяева мельниц и хлебопекарен возражали:

– Кто же будет тереть зерно, топить печи, носить дрова, месить тесто? Не мы же одни. Рабы разбежались, вы им дали свободу.

– Вон на площади народу много – зови и нанимай. Каждый пойдет.

– Не идут они. А некоторые даже обещают всем хозяевам кишки выпустить. Какой уж тут наем!

Пришлось кликнуть клич среди вооруженных воинов-рабов, а также выделить несколько десятков парней из своей дружины одношкольников. Кое-как смололи зерно, испекли хлеб. В душе царского наместника начало нарастать раздражение. Он чувствовал, что необходима какая-то сила, которая привела бы в движение человеческую массу, поставила бы каждого на свое место. Он уже хотел послать воинов на рыночную площадь, устроить облаву на работоспособных людей и поставить их силой к зернотеркам, но побоялся Савмака и сдержался.

Усталый и потный, он завернул к Синдиде передохнуть и закусить.

В храме он увидел обычную сцену богослужения. Пахло дымом бензоя. Хор молодых жриц и прислужниц сладкозвучно и стройно выводил гимн Афродите. Девушки в белых одеждах медленно двигались в танце, поочередно возлагая венки на подножие статуи богини. Казалось, потрясения нескольких ночей и дней, что ураганом пронеслись над Боспором, не коснулись этого тихого мирка. Все стояло на своих местах.

Приглядевшись, Атамаз увидел Пифодора и Фарзоя возле колонны. Оба слегка покачивались. Грек что-то говорил князю, махая рукой, весело скалясь и подмигивая. Фарзой слушал и кивал головой. Он усмехался хмельной улыбкой и с необычайной внимательностью присматривался к одной из служительниц Афродиты, что выглядела миловиднее других. Она с грустью смотрела мимо подруг своими большими глазами. Атамаз не видел раньше этой девушки. Заметив, куда направлены взгляды князя, не мог удержаться от улыбки. И в то же время подумал, что этих двух людей не потрясли необыкновенные события. Они оказались как бы по ту сторону всех забот и треволнений, которые таким тяжким грузом свалились на шею как самому Атамазу, так и всем руководителям восстания. «Не здесь место ему, – подумал Атамаз, глядя на князя, – а в Скифии, где его род. Хоть он и пробыл свыше года в рабской шкуре, но остался князем царских скифов». Однако подошел к колонне и сказал приветливо, со скрытым лукавством:

– Вижу, князь, что после бед и лишений в плену ты не утратил вкуса к женской красоте.

– Мне кажется, что богиня хочет вознести меня куда-то ввысь! – ответил Фарзой, закрывая глаза. – После бича и брани надсмотрщика эти песни кажутся мне музыкой богов.

Пифодор подмигивал Атамазу и беззвучно хохотал, прикрывая рот ладонью.

– О Синдида! – улучил грек момент, когда жрица проходила мимо с курильницей в руках. – Скажи имя той служительницы, которая так печальна и хороша? Она поразила взоры и сердце моего господина.

Жрица лукаво усмехнулась и тут же опять стала серьезной и торжественной.

– Это, – ответила она уклончиво, – одна из дочерей города нашего. Она служит богине по обету. Многие знатные женщины и девушки приходят в храм, дабы выполнить свое обещание богине служить ей.

Изобразив на лице показную набожность, Синдида подняла очи вверх и, вздохнув, проследовала дальше.

– Узнал? – толкнул грека Фарзой. – Кто эта иеродула?

– Какая иеродула! Дочь вельможи. Служит богине по обету. А может… скрылась здесь от лихих людей.

– Воображаю, какая это распутница, – скривился Атамаз, – если обеты занесли ее в храм «нижней» Афродиты!

– Тут какая-то тайна… – поднял палец родосец. – Она наверняка скрывается у Синдиды от повстанцев.

После богослужения гости прошли во двор, в знаменитую харчевню Синдиды. Атамаз потребовал пирожков и кувшин вина.

Синдида, присмиревшая после грозовой ночи, еще не оправилась от ночных страхов. Теперь она видела в Атамазе уже не обычного гостя, а одного из самых больших начальников Боспора. И когда из подвалов были извлечены запечатанные амфоры, покрытые мхом, гости встретили их веселым смехом.

– Что-то раньше ты, Синдида, не угощала нас таким вином, – прищурившись, заметил Атамаз. – Как времена-то изменчивы!.. А вот и Зенон!

Толстый пьяница с трудом пробирался в дверь. И не потому, что она оказалась тесной для него, но отекшие ноги плохо слушались, мучили одышка и тяжесть во всем теле.