Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

– Бейте его! – вскричал вне себя царевич и начал крест-накрест хлестать Савмака нагайкой.

Подскочили дандарии и с криками, стараясь угодить своему повелителю, взмахнули плетьми. Они били не разбирая, по голове, плечам, окровавили лицо узника, вырвали из его волос целые пряди темных кудряшек, цеплявшихся за крученую сыромять. Савмак сжимал кулаки и молчал.

– Нет, паршивый пес, бешеный шакал, чесоточный осел, ты скажешь – имел ли связь с девчонкой, удалось ли тебе обмануть ее?

Савмак рассмеялся хрипло.

– Глупый дандарий, царский блюдолиз! Вижу я, что ты сам хотел бы иметь эту девушку. Только не ко мне за этим обращаться надо.

Фалдарн почти одобрительно крякнул. Савмак держался молодцом. Настоящий воин! Такого потерять жалко.

– Говори! – бесновался царевич в исступлении. – Говори – где и когда имел встречи с Саклеевой племянницей? Какие были у вас общие дела?

Хищные ноздри вздрагивали от запаха теплого человеческого мяса, дикое возбуждение охватило Олтака. В нем проснулись инстинкты его полуразбойничьего племени. Он хлестал не останавливаясь, с каким-то зверским наслаждением.

Но пытаемый проявил удивительную стойкость. Он не оборачивался, стоял на ногах крепко, упершись упрямым лбом в холодную колонну, уже обрызганную его кровью.

– Говори, были ли у тебя шашни с этой девкой! Признаешься – будешь помилован, – требовал Олтак, следуя указанию Алкмены, хотя сам был глубоко убежден в нелепости этого обвинения.

Однако он сам распалял себя, неясные подозрения рождались, множились в ненавидящем сердце. Воин был хорош собою и заслуживал любви женщины. Могла же и Гликерия заглядеться на него. Эти мысли ожесточали Олтака, он рад был бы содрать шкуру с ненавистного и гордого раба, вырвать его сердце.

Послышался топот ног, двери со скрипом распахнулись. Быстро вошли Саклей, возбужденно трясущий острой бородкой, и его младший сын Алцим с обнаженным мечом. За ними ввалилась толпа вооруженных наемников.

– Шашни? – подхватил Саклей, поднимая руки вверх. – О боги, кто это сказал? Уж не ты ли, подлый страж, изменивший своему долгу?.. А ну, отойди, Олтак, я сам допрошу его. Если Савмак заявляет, что он имел связь с моей племянницей, то это касается меня и моего доброго имени.

Он бесцеремонно оттолкнул разгоряченного царевича. Тот хотел ответить тем же, но в грудь ему уперся меч Алцима. Дандариев оттерли к выходу. Олтак с перекошенным лицом схватился было за меч, но перед ним вырос грозный заслон из фракийских копий.

– Так ты хвалишься, что дружил с Гликерией? – задыхаясь от ярости, спросил Саклей, заходя на другую сторону столба, чтобы лучше рассмотреть лицо Савмака.

– Нет! – твердо ответил Савмак. – Никогда я не говорил и не скажу этого. Почему меня спрашивал об этом дандарий – не знаю. Клянусь богами!

– А зачем осмелился говорить с нею в Фанагории и сейчас, стоя на посту? – выкрикнул Олтак.

– Говори! – в свою очередь вмешался Алцим, испытывая непреодолимое желание всадить меч меж лопаток истерзанному узнику.

Он ревновал Гликерию ко всем, хотел оградить ее от чьих бы то ни было притязаний.

– Нечего мне говорить. Видел один раз девушку в Фанагории, говорили мы при всех. Даже Олтак стоял в стороне и видел нашу случайную встречу. Пусть подтвердит.

Все обратились к Олтаку. Тот пожал плечами и кивнул головой утвердительно.

– И это все?

– Все! А что у дверей дворца было, так это многие слышали и видели. Спросите саму Гликерию – разве она обманет вас?

Савмак опустил голову и прижался виском к холодному камню. Голова кружилась. Но он хорошо видел и слышал. И понял, что попал в цель.

– Вы слыхали? – торжествующе спросил Саклей. – Ты, сотник, писцы и ты, Олтак?.. А?.. О каких же шашнях идет подлая речь? Кому понадобилось замарать непорочное имя моей родственницы и приписать ей связь с низким человеком? Разве она старая вдова, чтобы заводить себе взамен мужа молодого раба? Или развратная гетера, которая перемигивается с воинами, надеясь заработать? Она дочь знатного человека и находится под моей защитой! Каждый, кто захочет ее обидеть, пусть вспомнит обо мне.

И, обратившись к Савмаку, Саклей спросил:

– Готов ли ты и в другом месте, при судьях, поклясться, что сказал правду?

– Готов.

– А под пыткой?

– Готов умереть на огне и железных крючьях за сказанное мною!

Последние слова Савмак сказал с таким подъемом, что не оставил сомнения ни у кого в правдивости своих слов.

Успокоенный Саклей смягченным тоном обратился к сотнику:

– Сколько получил ударов провинившийся воин?

Фалдарн ответил, что много.

– Этого достаточно, чтобы наказать стража за нарушение правил охраны дворца?

– Достаточно, господин, – ответил сотник.

– Но он оскорбил меня, – вмешался Олтак, – поднял на меня руку! Кроме того, царица приказала надеть на него железный ошейник!

– Царица?

Саклей насторожился. Значит, Олтак допрашивает воина по указанию царицы? Алкмене, конечно, нужно хотя бы ложное признание Савмака в связи с Гликерией. Она рассчитывала на самообвинение воина под пыткой. Дело не новое. Этим приемом пользовался и Саклей, когда требовалось. Очевидно, что воин ни в чем не виноват.

Старый вельможа легко разгадал замысел царицы. Даже ее указание надеть на Савмака ошейник было для него ясно. Тогда Гликерию можно было бы обвинить не просто в низкой любовной связи, а в сожительстве с рабом.

Подумав, он приказал Фалдарну:

– Воина Савмака больше не пытать и в узах не держать! В стражу царскую не назначать! Велика его провинность – нарушил правила службы государевой, оскорбил знатное лицо. За это и ответит. А Гликерию он не знал и не знает. Не повинен он здесь.

– Слушаю и повинуюсь, – отозвался просветлевший Фалдарн.

– За нарушение службы он уже получил сполна. За оскорбление царственной особы послать его в порт на разгрузку кораблей! Но ошейника не надевать и кормить лучше, чем портовых рабов! Поработает там, а дальше видно будет.

Подойдя вплотную к Фалдарну, Саклей поднялся на носки и прошептал склонившемуся сотнику:

– Если волос упадет с головы этого человека раньше, чем я скажу, – ответишь ты! Понял? Он нужен мне!

– Понял, господин.

После ухода Саклея Олтак именем царицы потребовал от присутствующих повиновения. Несмотря на протесты Фалдарна, Савмак был закован в кандалы. Потом дандарии тащили его до самого порта за ножную цепь и громко вздевались над ним. Это было высшим позором для воина, означало, что он никогда уже не будет носить щит и копье, но будет считаться равным самому низкому рабу…

Все, что произошло с Гликерией, ей самой показалось сказкой. Она вошла в двери царского дворца неизвестной просительницей, дважды ограбленной, не имела за душою ни гроша и зависела от милости Саклея. Вышла – владетельницей большого состояния своего покойного отца, хозяйкой домов и складов, кораблей и рабских мастерских, всего того, что накопил за свою жизнь Пасион.