Виталий Полупуднев - Митридат

– На корабле? – испуганно переспросил Гиерон, испытывая в желудке судорогу, предшествующую началу рвоты. – Я что-то не очень хорошо чувствую себя на море. Уж если воевать, то на суше!

– И то дело! Обратись к Фарнаку, он даст тебе копье, и ты станешь воином подсобной пехоты. Отличишься – получишь место десятника, добудешь богатство, а после войны приобретешь участок земли, а может, и рабов, которые будут на тебя работать! А?

– Я подумаю, друг мой, – ответил Гиерон неуверенно и как бы в раздумье. – Но я рад за тебя, ты нашел свою долю! А главное – обрел свободу!

– Ну, свободу найти труднее, чем поймать белую ворону. Конечно, обратно к Парфеноклу я не пойду! Я ношу оружие и повелеваю людьми. А вот свобода ли это – точно не скажу!.. Одно чувствую – теперь я стал человеком, как другие… Но перед царем – раб!

– Понимаю, царь тот же хозяин!.. Но ты мог остаться пиратом и быть свободным, как ветер моря!

– Ого!.. Ты плохо знаешь пиратов и их обычаи. Там есть один закон – это закон сильного, и одна свобода – убивать и быть убитым!

– Но ты же подружился с киликийцем, который возглавил ваш побег. А с таким дружком можно быть сильным!

– Подружился?.. Как раз нет!.. Мы не поладили, скрестили оружие.

– Из-за добычи?

– Нет… Он хотел выбросить за борт больного Микста, поскольку тот в пираты не годился. Микст лежал и охал, проклиная Парфенокла, который разбил ему печень пинком. Киликийца это бесило, но я вступился за Микста!

– И что же?

– Киликиец оказался на дне моря, а я вот здесь, в войске Митридата.

– А Микст?

– Умер, бедняга. Я похоронил его на острове Левка, там, где когда-то, по преданию, пребывал Ахилл после смерти… Боги воскресили Ахилла, а Микста не захотели. Да и едва ли смогли бы. Крепко бьет Парфенокл, лягается, как жеребец! Хотел бы я воткнуть ему копье в брюхо!

– Эй, потише! – сурово окликнул их Фарнак. – Мы приближаемся к великому государю! Готовьтесь пасть ниц!

Асандр невольно поправил на плече фибулу, скрепляющую края хламиды, и широко раскрыл глаза, рассматривая в волнении величайшего из царей, поднявшего руку на римское владычество.

– Вот он, повелитель Востока, сам Митридат Евпатор Дионис, – прошептал боспорец, испытывая неожиданную робость.

И тут же ему пришло в голову, что это не тот Митридат, которого он представлял себе по изображениям на монетах. Тот был моложавый человек с бритым лицом и выглядел культурным греком. Этот, с его крашеной бородой, одетый в негнущиеся ризы, избыточно затканные золотом и драгоценными камнями, да еще увенчанный большой китарой – башенной золотой шапкой, казался настоящим персом или вавилонянином. Спустя короткое время Асандр узнал, что Митридат был артистом в жизни и умел перевоплощаться в зависимости от поставленных целей, государственных или военных. Сейчас подчеркнуто персидская внешность как бы символизировала его враждебность к западному миру эллинов и римлян.

– Падай ниц, – подсказал Фарнак.

Асандр, как подкошенный, упал на пыльную каменистую землю, упершись носом в пучок верблюжьей колючки.

Заметив своего сына-воина и наварха боспорской флотилии, Митридат повелел им встать. Асандр поднялся, запачканный белесой пылью, но отряхнуться не посмел, сетуя в душе на царский обычай, повергающий людей в прах. Встретившись глазами с огненным взором Митридата, невольно потупился. Однако почувствовал, что царь милостив и ничего страшного не предвидится.

Царь снял с пальца золотой перстень с изумрудом и одарил боспорца.

– Ты прибыл в самый раз, – произнес он неожиданно простым, как бы дружеским голосом, без подавляющей надменности и напыщенности. – Будь при мне, наблюдай и запоминай, что увидишь. После поведаешь обо всем там, на Боспоре!

Митридат прищурил восточные выпуклые глаза с какой-то обжигающе острой и вместе подкупающей усмешкой, словно встретил старого товарища, готовый поболтать с ним за чашей вина. Асандра это поразило. Ему показалось, что среди всех этих варварских спесивых и властных на вид людей Митридат проще, понятнее других и, возможно, тяготится тяжеловесной, режущей глаз, роскошью царских облачений и многолюдством окружающей его свиты. Он ли это?.. И если это он, всесильный Митридат, то слава ему, он велик и недосягаем в своей внутренней простоте, он прост, как воин, и, наверное, поймет воина! За таким хочется пойти на смерть не раздумывая, лишь бы получить в награду один вот такой взгляд, каким он сейчас встретил маленького незнакомого человека!

Тут Асандр заметил, что Фарнак уставился на отца влажным взором, исполненным страстной преданности и благоговения. Да, царевич походил на отца, но его облик был грубее, ему недоставало той строгости и правильности внешних черт, которые отличали Митридата. Нос, губы, глаза казались искаженной и опрощенной копией царского лица. И только пылкое преклонение перед гением отца-государя одухотворяло внешность царевича, придавало его усатой физиономии выражение более возвышенное, чем у простого воина.

Боспорец, утомленный палящими лучами южного солнца, переполненный новыми чувствами и необычными впечатлениями, ощутил внезапную слабость. Ноги сами подкосились, он вторично пал ниц перед понтийским властелином.

– Встань, – сказал тот негромко. – Умелому кораблеводителю зачтутся его преданность и послушание, но не робость! Подойди!

Асандр сделал шаг вперед и передал царю письмо-свиток от его лучшего сына Махара. Свиток взял не царь, а благообразный грек с близорукими глазами и приятно тонким лицом. Царь назвал его Каллистратом. Асандр догадался, что это и был тот выходец из Афин, который прославился умом и ученостью. Он служил у Митридата и являлся царским секретарем, поверенным во всех тайных делах государства.

Каллистрат сломал печать и пробежал глазами свиток. Царь пытливо взглянул на него и, видимо, понял, что на Боспоре все в порядке.

– Потом, – коротко сказал он, делая жест рукой.

Каллистрат с поклоном спрятал письмо в складки широкого плаща.

С холма виднелось море, усеянное разноцветными парусами.

С другой стороны расстилалась равнина, занятая разноплеменным воинством. Войско на море, войско на суше!.. Это выглядело внушительно, захватывало дух своим размахом не только у Асандра, но и у многих, кто оказался на холме. Ближе других стояли стройные квадратные колонны тяжеловооруженной пехоты, «несгибаемых», медные начищенные щиты которых сверкали, как золотые.

В прошлые войны тяжелая пехота являлась эллинизированным войском. Она создавалась под руководством выходцев из Эллады и напоминала фалангу греческих гоплитов. Тогда и сам царь любил играть роль просвещенного «филэллина». Он насаждал греческую культуру в своем окружении и греческие порядки в войсках. Он дерзко бросил вызов римскому гиганту, полагая, что обретет великую победу, соединив боевую страсть восточных народов с греческой военной наукой. Но легионы Суллы оказались более сплоченными, лучше вооруженными и обученными. Они нанесли тягчайшие поражения разноплеменным ратям Митридата, принудили гордого царя к малопочетному миру.