Виталий Полупуднев - Митридат

Сидя в седле со свободно свисающими ногами, Гиерон чувствовал себя большой неуклюжей куклой, которая сохраняет равновесие лишь благодаря собственной тяжести. При этом удивлялся неудобству и несовершенству защитных доспехов. Они прикрывали грудь и живот, но оставляли незащищенными бедра и голени – обстоятельство, которым успешно пользовались коварные римляне, направляя удары копий именно в эти части тела. К тому же всадник был лишен возможности разить вправо и влево, он сидел, как истукан, выставив вперед тяжелое копье. В случае уклона противника не было никакой возможности к нему повернуться.

На вопросы по этому поводу десятник косо поглядел на Гиерона и ответил:

– Умен очень!.. И простого не понимаешь. Если противник уклонился, его сразит твой сосед!.. А бедра твои защищены тоже соседом. Ибо мы сражаемся не в одиночку, а скопом, конной лавой! Ты срази того, кто против тебя, а о том, кто сбоку, не думай, его сразят другие! Слева от тебя Нихтарион, а справа каппадокиец Лайм!.. Помни свое место в бою!

На привале Гиерон отстегивал боковые завязки доспехов и, стащив панцирную рубашку, бросал ее на землю. Потом, уперев копье в землю, неуклюже съезжал с седла. Помогал товарищам развести костер. Пятерка воинов вела коней на пастьбу, используя копья как приколы. Остальные добывали воду и пищу, шли в деревни и грабили жителей. Запасов не имели. Только в малонаселенных местах получали куски мяса и муки от фуражиров, которые пригоняли скот и привозили провизию на вьюках из дальних селений.

Сначала Гиерон совсем не мог есть полусырых, горелых шашлыков и хлебных комов, испеченных пополам с золой. Но, оставшись несколько раз голодным, стал, как и другие, хватать то, что попадало под руку и совать в рот, пачкаясь сажей и обжигая губы.

В первые дни похода люди и лошади еще не измотались, настроение было боевое. И Гиерон переживал все это как приключение, о котором интересно будет потом вспомнить. Он был молод, силен, а ощущение внезапно обретенной свободы и надежда на обогащение поддерживали его душевную бодрость.

– Вот я и воин, – в сотый раз с гордостью повторял он, – свободный человек!.. И не хуже других!

Он сочинил песенку о том, как десять богатырей пошли на войну и добыли свое счастье. Вечером у костра спел ее, побрякивая в такт удилами своего коня вместо музыки.

– Да ты, я вижу, певец и музыкант, – пробурчал Филон, усмехаясь.

– Ого, я пел перед самим Митридатом и за это получил свободу и коня!

– Молодец! Теперь покажи себя в бою!

– Покажу!.. Но где же противник?

– Будет противник, не спеши! Не зови солнце – оно само взойдет и без твоих просьб пропарит тебя своими лучами!

– Солнце меня уже пропарило. А с врагом сразиться я всегда готов, как воин великого Митридата!

– Да будет он жить вечно!.. Язык у тебя гладкий и подвижный. Владей и мечом так же, станешь героем и получишь награду!

Митридат ехал на войну как на праздник. Вначале он находился в одном из крытых экипажей, в обществе любимых жен, потом его видели верхом на лихом коне впереди конницы, но больше всего он любил возглавлять гулкую громаду боевых колесниц, сейчас двигающуюся без страшных, смертоносных серпов.

Колымаги с женами и наложницами царя стучали окованными колесами по камням, вздымая удушливую пыль. И хотя под ткаными пологами были набросаны подушки, на которых возлежали женщины, тряска и болтание неуклюжих экипажей чувствовались чем дальше, тем сильнее. Пыль и жара делали путешествие вначале неудобным, затем утомительным, а когда дороги стали совсем плохими – мучительным. Женщины задыхались, глотая пыль, обливались потом, румяна и белила на щеках расплывались, вызывая зуд кожи. Даже ручные обезьянки на золотых цепочках и пушистые кошки с бубенчиками начали страдать чем-то вроде морской болезни.

Женщины все время просили пить. Бакх, главный царский евнух, гневно кричал на рабов, которые бегали в изнеможении с кувшинами, разыскивая воду. Обнаружив источник, они ссорились, отталкивая один другого, спеша наполнить медные сосуды. Чаще всего здесь уже прошли войска и в водоемах оставалась лишь грязная жижа. Бывало, что вода пахла гнилью или навозом. Но в палящий зной жажда мучила всех, и привередливым быть не приходилось. Сам Митридат не брезгал хлебнуть из вонючего бурдюка, не интересуясь, какого качества его содержимое. Водоносы подбегали к царскому каравану, где проворные руки в браслетах выхватывали у них кувшины. Женщины пили с жадностью. Плохая вода вызывала боли в животе, слышались стоны и сетования, а затем и новые поспешные требования, в ответ на которые рабы подавали в колымаги емкие посудины иного назначения.

Сопутствуя царскому окружению, Асандр стал свидетелем и участником придворной жизни, которая в пути, на колесах и спинах вьючных животных, а вечерами у костров, продолжала свой круговорот. На привалах около позолоченных колымаг с царскими красавицами суетились слуги и повара, скоморохи и певцы, появлялся и сам Митридат. Но караван-гарем – место запретное для посторонних, если только они не допущены самим Бакхом с целью развлечения его подопечных. Поэтому средоточие бурливой жизни находилось несколько в стороне. Там, где Митридата окружали военачальники, малые цари, сатрапы и князья племен, советники и телохранители.

На обедах-пирах среди каменистой степи или на ночлегах у рек, обрамленных кудрявыми кустами, гремела музыка. Хоры певцов распевали хвастливые песни, заглушаемые топотом танцоров и звуками бубнов и гонгов. Вино лилось в жадные рты, которые, оторвавшись от чаши, начинали извергать потоки чудовищной лести и приторно-сладкой лжи, восхваляя царя и его чудесную судьбу. Голова шла кругом от всего, что приходилось слышать и видеть.

Из походного театра появилась юная красавица, одетая как Ника, богиня победы. Она простерла к царю белоснежные руки и пела сладким голосом:

– О величайший царь и лучший мужчина в мире, возьми меня!

Это оказалось самым удачным из всех выступлений, так как царь был падок до женской красоты и никогда не упускал случая умножить численность своих жен и наложниц.

Люди объедались и опивались, засыпали – кто в шатрах, около красивых женщин, а кто просто на земле, в одиночку, положив голову на камень вместо подушки.

Ночами вокруг царского становища можно было видеть дивное зрелище: окрестности как бы пылали в огнях бесчисленных костров. Это ночевало несметное войско.

А с восходом солнца тысячная толпа праздных придворных господ и слуг, артистов и музыкантов, вооруженных и безоружных – опять пила и ела. После чего спешила сесть верхом на коней, взобраться на спины верблюдов или найти место в экипажах, чтобы продолжать это карнавальное шествие на запад, навстречу еще более шумным празднествам крови и победы.