Морис Дрюон - Железный король

Филипп Красивый предостерегающим жестом поднял руку:

– А доказательства. Изабелла!

Тогда Изабелла поведала отцу историю с золотыми кошелями.

– Можете полюбоваться ими на братьях д'Онэ. Я видела их собственными глазами по пути сюда. Это все, что я собиралась вам сообщить.

Филипп Красивый взглянул на дочь. Ему показалось, что она на его глазах вдруг изменилась, изменилась ее душа, даже лицо и то изменилось. Она выносила обвинительный приговор не колеблясь, без женской слабости, и сидела перед ним в кресле выпрямившись, плотно сжав губы; глаза ее холодно блестели, но в глубине их горела несгибаемая воля. И говорила она не из низменных мотивов, не из ревности, а побуждаемая справедливостью. Она была его дочь – дочь, достойная своего отца.

Король молча поднялся с места. Он подошел к окну, глубокая продольная складка по-прежнему пересекала его лоб.

Изабелла не шевелилась, она ждала, как обернется начатое ею дело, ждала новых вопросов отца и готовилась дать ему исчерпывающие объяснения.

– Пойдемте, – вдруг сказал король. – Пойдемте к ним.

Он открыл дверь, ведущую в длинный темный коридор, в конце которого находилась еще дверь; налетевший ветер раздувал и откидывал назад полы их широких мантий.

Покои трех королевских невесток помещались в другом крыле замка Мобюиссон. Из башни, где находился кабинет короля, на женскую половину попадали по крытой дозорной галерее. У каждой бойницы дежурил стражник. Под шквальными порывами ветра жалобно стонала черепица. Снизу от земли подымался влажный запах.

Все так же молча король с дочерью прошли галереей. Под их ровным шагом звенели каменные плиты, и через каждые десять туазов навстречу им подымался лучник.

Очутившись перед дверью покоев, занимаемых принцессами, Филипп Красивый остановился. Он прислушался. Из-за двери доносился беспечный хохот и радостные возгласы. Король взглянул на Изабеллу.

– Так надо, – произнес он.

Изабелла, не отвечая, утвердительно наклонила голову, и Филипп Красивый рывком распахнул дверь.

Маргарита, Жанна и Бланка дружно вскрикнули, веселый смех затих в мгновение ока.

Принцессы возились с театром марионеток и с увлечением разыгрывали пьеску, которую как-то в Венсене, к их великому удовольствию, представил бродячий лицедей, но имел несчастье не угодить королю.

Марионетки изображали самых важных особ королевского двора. Декорация представляла опочивальню Филиппа Красивого, а сам он спал на постели, покрытый расшитым золотом одеялом. Его высочество Валуа стучится в двери и требует, чтобы его пустили поговорить с братом. Камергер Юг де Бувилль отвечает, что король, мол, не может его принять и что вообще с ним запрещено разговаривать. Его высочество Валуа в гневе удаляется. Вслед за тем в дверь стучатся марионетки, изображающие Людовика Наваррского и его брата Карла. Бувилль дает королевским сыновьям тот же ответ. Наконец, предшествуемый тремя приставами с дубинками в руках, является Ангерран де Мариньи; перед ним тотчас же распахиваются двери со словами: «Соблаговолите войти. Король давно желает побеседовать с вами».

Эта сатира на дворцовые нравы сильно разгневала Филиппа Красивого, и он запретил показывать ее на сцене. Но три молоденькие принцессы презрели королевский приказ и втихомолку разыгрывали пьеску: они получали двойное удовольствие – и от самого представления, и от того, что оно под запретом.

Каждый раз они меняли текст, вставляли новые шутки, придумывали новые сценки, особенно когда на подмостки выходили марионетки, изображавшие их собственных супругов.

Когда на пороге появились король и Изабелла, принцессы смущенно потупились, как нашалившие школьницы.

Маргарита поспешно схватила небрежно брошенную на кресле накидку и набросила ее на свои точеные плечи и грудь, открытые чересчур декольтированным платьем. Бланка старалась привести в порядок свои кудряшки, которые растрепались от слишком усердного исполнения роли разгневанного дядюшки Валуа.

Жанна, которая лучше сестер умела владеть собой, заговорила первая:

– Мы уже кончили, государь, мы как раз кончили, государь, уверяю вас, вы не услышали бы ни одного слова, которое могло бы оскорбить ваш слух. Мы сейчас все уберем.

И, хлопнув в ладоши, она крикнула:

– Эй, Бомон, Комменж, кто там есть…

– Совершенно незачем звать ваших придворных дам, – коротко сказал король.

Он даже не взглянул на марионеток, он глядел на них, на трех своих невесток. Восемнадцать лет, двадцать с половиной, двадцать один год; все три – красавицы, каждая в своем роде. На его глазах росли и хорошели девчушки, которых в возрасте двенадцати-тринадцати лет привезли в Париж, чтобы выдать замуж за его сыновей. Но, по всей видимости, ума у них не прибавилось. До сих пор играют, как непослушные девчонки, какими-то марионетками. Неужели Изабелла сказала правду? Как могло столько женского лукавства гнездиться в этих существах, которых он до сих пор считал чуть ли не детьми? «Должно быть, – подумалось ему, – я ничего не понимаю в женщинах».

– Где ваши мужья? – спросил он.

– В фехтовальном зале, государь, – ответила Жанна.

– Как видите, я явился к вам не один, – продолжал король. – Вы часто жаловались, что ваша золовка вас не любит. И однако ж мне сообщили, что каждой из вас она преподнесла по прелестному подарку…

Изабелла заметила, как внезапно потух блеск оживления в глазах Маргариты и Бланки, будто кто-то задул свечу.

– Не угодно ли вам, – медленно произнес Филипп Красивый, – показать мне те кошели, которые вы получили из Англии.

Молчание, воспоследовавшее за этими словами, разделило мир на две неравные части: на одной его стороне находились Филипп Красивый, Изабелла, весь двор, бароны, оба королевства; а другая на глазах у всех становилась в эту минуту непереносимо страшным кошмаром, и там остались три молоденькие невестки Железного короля.

– Ну что же! – сказал король. – Что означает это молчание? Он не спускал с них пристального взгляда своих огромных глаз, на которые никогда не опускались веки.

– Я оставила свой кошель в Париже, – нашлась наконец Жанна.

– И я тоже, и мы тоже, – подхватили в один голос Маргарита и Бланка.

Филипп Красивый медленно направился к двери, выходившей в коридор, и в напряженной тишине был слышен только скрип половиц под его тяжелыми шагами. Три молодые женщины, полумертвые от страха, следили за каждым его движением.

Никто даже не взглянул на Изабеллу. Она стояла немного в стороне, за камином, и, прислонившись к стене, прерывисто дышала.

Не оборачиваясь, король произнес:

– Раз вы оставили ваши кошели в Париже, мы попросим братьев д'Онэ съездить за ними и привезти немедля сюда.