Франтишек Кубка - Избранное

Но пока что нагрянула в Чехию лишь весна, да такая прекрасная, какой давно не видывали.

В апреле, когда на далекой Гане святой Георгий красную весну начинает, в поле выходит, землю отмыкает, расцвел и осыпался цвет с груш и черешен, — значит, быть урожаю. Прага была прелестнее всех Ричмондов и Гейдельбергов, а Влтава серебрилась сильнее Исиса в Оксфорде, Рейна у Вормса и Неккара у подножия пфальцского парка в Гейдельберге. Пражский Град утопал в белом облаке цветов, цвели сады под Страговом, украсилась гора святого Вавржинца, Летненское поле и склоны Опиша. Окуталось розовой дымкой Еврейское кладбище по ту сторону реки и Виткова гора за крепостными стенами. За цветущими деревьями скрылись развалины Вышеграда. Готовились расцвести светло-зеленые виноградники в Коширжах, на Смихове и на косогоре близ кутногорского тракта. Потом сразу вдруг распустились яблони, буки, орешник, а после них раньше обычного — и липы.

Иржику хотелось в свой праздник поставить под окна тайной возлюбленной зеленый «май» {78} 78 «Май» — разукрашенное лентами дерево, которое 1 мая и в храмовые праздники молодые парни ставят перед окном возлюбленной. , красиво украшенный, с множеством лент и венком на верхушке, но он не смог, не посмел. А может, она вовсе и не была его милой и все, что случилось, только сон.

Прошла пасха, за ней — троица, но Прага их словно не заметила.

Не слышно было звуков органа, не пели песни, а храм святого Вита стоял больше на запоре и охранялся гвардией, видать — чтоб не разворовали сокровищницу и не унесли корону святого Вацлава.

Зато король Фридрих приказал устроить во Владиславской зале пышный турнир на старинный манер. Народ только диву давался, откуда это извлекали чешские паны древние доспехи, дротики и щиты и откуда взялись эти здоровенные мерины, на которых красовались они друг перед другом. Призом была кружевная перчатка королевы, и выиграл ее, к великому неудовольствию пражан, англичанин сэр Ньюмен, который еще недавно служил в Австрии императору Фердинанду и лишь месяц как появился при пражском дворе, рассудив, что не смеет сражаться против дочери своего государя. И маленький принц Фридрих Генрих, приветствуемый рукоплесканиями собравшихся, тоже выехал в залу на маленьком пони. На нем были детские латы и шлем, увенчанный черным страусовым пером. Молодой Мизерони отыскал эти доспехи в кунсткамере короля Рудольфа. Они принадлежали прежде юному тирану Малатесте из Римини. Король, глядя на сына, прослезился и впал в меланхолию.

А дабы его величество из этой меланхолии вывести, решили сословия, собравшиеся на сейм, по совету пана Берки из Дубы избрать принца Фридриха Генриха чешским престолонаследником. Многие, правда, желали отдать предпочтение рожденному в Праге Рупрехту. Пан Вилим из Роупова, однако, со всем красноречием отстаивал выбор королевского первенца:

— Как все мы смогли убедиться на турнире, исполнен он рыцарских доблестей, ловок на охоте, прилежен в учении, говорит по-латински, по-английски и по-немецки, а недавно в присутствии чешских сановников произнес по-чешски с правильным выговором: «Богобоязненность — есть начало мудрости».

Сословия умилились и поддержали предложение пана главного бургграфа, тем более что, по слухам, английский дед Яков больше всего благоволил к старшему внуку. Господа депутаты все еще не теряли надежды на проявление родственных чувств и верили, что протестантскую веру в Чехии на произвол судьбы Яков не бросит. Во время голосования над Градом пронеслась недолгая, но бурная гроза, в чем кое-кто усмотрел дурное предзнаменование. Впрочем, тут же и распогодилось.

Когда же паны большой толпой явились покорнейше сообщить отцу и сыну о своем решении, Хайни выказал такое благородство манер и столько разума в речах, что король Фридрих принялся от радости скакать по зале, перейдя от мрачной меланхолии к шутовскому веселью.

Пан Вилим из Роупова, глядя на эти курбеты, так взъярился, что схватил Фридриха за рукав и прошептал ему в ухо:

— Опомнитесь, ваше величество! Ведь вас видят не только наши очи! Негоже на чешском престоле ни плакать, ни плясать!

И вправду, тяжела оказалась чешская корона, но король Фридрих никак не хотел в это поверить.

Целыми днями гонял он зайцев в заповедном лесу у Влтавы и со сворой псов, доставленной из Гейдельберга, травил лис в кршивоклатских лесах. Нынче ночует в брандысском замке, а назавтра — в Кунратицах. Послезавтра распивает вино в подвалах Мельника, а днем позже — в Буштеграде. И повсюду таскал за собой сына, а выезжал всего с одним конюшим, будто в краю царил полный покой и нечего было опасаться.

А в то же самое время королевские войска, стоявшие в Южной Чехии, грозили бунтом, не получив до сих пор ни гроша, один из полков Турна отказался повиноваться пфальцскому уроженцу Зольмсу {79} 79 Зольмс (Зольмус) Иоганн Георг фон (1591—1632), граф — представитель видного феодального рода, обер-лейтенант в войске Мансфельда, затем полковник. , королевскому любимцу и новоиспеченному полковнику, ангальтские отряды бунтовали и грабили нижнеавстрийские села, конница земского ополчения готовилась разъехаться по домам в случае неуплаты жалованья в двухнедельный срок, а Жеротинский полк в Штокераве избрал полковником рядового мушкетера, притом еще и католика, объявив, что с сего дня не выпустит ни одной пули по императорским войскам. Когда же к жеротинцам у Зноймо, куда они отошли, прибыл новый полковник пан Павел Каплирж из Сулевиц {80} 80 Павел Каплирж Востерский из Сулевиц — квартирмейстер сословного войска, полковник, позднее служил в саксонской (1631—1632) и шведской армиях. , а Турн, назначенный фельдмаршалом, велел строить виселицы, им пришлось уступить. Присмирели они еще и потому, что пан Каплирж приказал им построиться в каре и, подъехав на коне, объявил:

— Радуйтесь, други мои, из Праги выехали курьеры с жалованьем за три месяца и двадцатью бочками вина!

Ясное дело, что такое известие встретили восторженными криками.

Все это Фридрих знал. Однако твердил, что вера его крепка, за что господь бог его не покинет. Ни по вечерам, ни даже на охоте Фридрих не расставался с Библией. Звал он и королеву на травлю лис или поохотиться на зайцев и пернатую дичь, но та с некоторых пор стала отказываться. Усевшись за бюро, писала в Гейдельберг свекрови Юлиане и детям, сэру Чемберлену, Бекингему и королю Якову. Извещала их, что чешская земля, благодарение господу, защищена высокими горами, а потому подобна твердыне, однако есть в этой крепости открытые ворота, и перед ними стоят настороже императорские полки и войска Католической лиги. Если бы граф Бюкуа не был так ленив, а упрямством своим не напоминал осла, то давно бы уже напал и разбил чешские войска, которые, вообще-то говоря, никакие и не чешские, а просто стадо разного отребья, набранное по всему свету. Еще интересовалась королева, верно ли, что полк Грея навербован в Хоттон Гарденсе по тюрьмам из грабителей и карманников. А если это правда, то пусть лучше остается он в Англии, потому как подобного воровского сброда в Чехии и без него предостаточно. Просила отца не оставить в беде Пфальц, против которого за Рейном готовится в поход Спинола, ведь в Гейдельберге осталась не только мать Фридриха, Юлиана, при ней живут внук и внучка его британского величества.