Василий Кукушкин - Избранное

Даша проводила Варю до Фонтанки. Пора было ей возвращаться домой, а она все шла и шла.

— Смотри, Дашенька, долго ли до греха, спохватятся…

— Сейчас, вот только отдам записку Валентина Алексеевича.

— Чего ж ты ее столько времени таишь?

— Она спрятана в чулке. — Даша виновато потянула Варю в парадную.

Ловягин писал, что пробудет в Петрограде до пятницы и просил зайти в запасной батальон. Записка не была похожа на ловягинскую, деловая, без шуток, а конец даже грустный:

«…Мне не вырваться из казармы. Солдатам надоела бессмысленная война. Не только полк, но и взвод не сформируешь из добровольцев. Зайдите, нужно поговорить. Агнесса совершает непростительную глупость…»

Запасной батальон стоял в старинных казармах. Приземистые здания-близнецы окружили плац.

Дежурный, опасаясь, что Варя долго проблуждает, дал ей связного. Однажды на каком-то полковом празднике Ловягин провел Агнессу и Варю в казармы. Варе тогда показалось, что она находится в большой девичьей спальне. Сейчас же связной вел ее по какой-то ночлежке. По обе стороны прохода тянулись трехъярусные нары, застеленные трухлявой соломой.

Варе было не по себе под любопытными взглядами солдат.

— Скоро ли седьмая рота? — раздраженно спросила она.

— Здесь, — связной кивнул на нары и пояснил: — Кроме основной, восемь седьмых литерных, столько же первых, вторых…

Помолчав, связной продолжал:

— Понимать надо: запасной батальон военного времени — чуть ли не дивизия!

Когда Варя вошла в комнату Ловягина, он негромко отчитывал фельдфебеля. Ловягин еще не оправился от ранения. На спинке стула висели сабля и трость из можжевельника. В первую минуту Варя растерялась, не зная, что лучше — уйти или дать как-нибудь знать о себе. Но Ловягин увидел ее отражение в окне и прогнал фельдфебеля.

— Простите, Варенька. Из-за таких вот болванов полетим вверх тормашками, упадем и костей не соберем. — Ловягин кивнул на дверь, за которой скрылся фельдфебель. — Едва спас от самосуда.

— В казарме самосуд? — удивилась Варя. — Это ведь преступление.

— Я не стал бы судить солдат. И после революции это люди без права. В седьмой роте «Д» русские, поляки, эстонцы, латыши, татары, евреи, карелы, а фельдфебель построил их и повел в православную церковь. Солдаты возмутились, а он на них ястребом: «Я вам покажу, как морду воротить от русского бога. Под винтовку на два часа».

— И наказал?

— Трое отстояли, а четвертого замучил. Солдат чуть руку опустит, а фельдфебель уже тут, снова время засекает. Не выдержал человек, отправили в лазарет. — Ловягин взглянул на часы и потянулся к сабле:

— Обождите, Варенька, высокое начальство к нам жалует.

На улице духовой оркестр заиграл «Камаринскую». Варя подошла к окну. Огромный плац был заполнен солдатами, равнение сохранялось в первых рядах, а дальше толпа.

Неожиданно веселая танцевальная музыка оборвалась и над плацем понеслись торжественные звуки военного марша. От ворот к штабу на тихом ходу шли четыре открытые машины. В первой сидел генерал. Смуглый, с раскосыми глазами, отвислыми усами и худосочной бородкой, он был похож на калмыка-кочевника, надевшего чужой мундир. Во второй — старуха в клетчатом жакете и в соломенной шляпе с веткой сирени. Она сидела между двумя молоденькими сестрами милосердия. В третьей — Керенский, а последнюю занимали адъютанты.

Варе у окна было хорошо видно. Как только автомобили въехали с мостовой на плац, из-за оркестра выскочил на белом коне грузный полковник. Скомандовав «смирно», он поскакал к машинам и отдал рапорт, из которого Варя поняла, что, кроме Керенского, в запасной батальон приехали главнокомандующий Корнилов и Брешко-Брешковская — бабушка русской революции.

Керенский выступал с машины:

— Я, мы, — Керенский эффектно заложил левую руку за спину, а правую за борт френча и, кивнув на соседние автомобили, продолжал: — Временное правительство, не хотим верить, что вы отказываетесь идти на фронт.

В ком бьется русское сердце, тот, услыша, что враг у ворот Риги, не выпустит из своих рук винтовку. Я убежден: мы вместе пойдем до полной победы. Ура!

В ответ по плацу прокатилось не «ура», а гул недовольства. Несмотря на угрожающие знаки командира батальона, от толпы отделился невысокий солдат. До этого он был неприметным, такой же как и все, серый и безликий, но теперь Варя его хорошо разглядела: это был пожилой татарин, на скулах кожа лоснилась от загара и пота.

— Ты, мыныстр, хочышь, чтоб солдат воевал до побед…

Керенский не сменил позы, только пальцы, засунутые за борт френча, нервно подрагивали.

— А кому от твой война барыш? Мне, им? — Винтовка служила солдату-татарину указкой. Тыча ею в грудь товарищей, он повторял, — мне, им…

— Скажи им, Карим, о чем матка жалится в письме! — крикнул кто-то из толпы.

Солдат-татарин подошел вплотную к машинам:

— Так вот, мыныстр хороший, мыня гонишь с винтовкой, а у батьки забрал последнюю кобылу. — Солдат взял винтовку на ремень, растопырил заскорузлую пятерню и, загибая пальцы, громко перечислял обиды: — Шкуру овца брал, жинку гонял на дорожну повынность…

— Про земельку не забудь, заждались! — крикнули из толпы. — Спроси министра, когда делить.

— Землы просышь, ай-ай, зачем она тебе, сам помещык, — серьезно, без улыбки сказал солдат-татарин. — У каждого вон сколько чернозема.

Он с любопытством взглянул на свои руки с грязными ногтями.

Простодушная хитрость солдата-татарина была понятна всем солдатам. Плац гневно зашумел, а солнце невпопад настроению людей радостными бликами расцветило штыки. Керенский испуганно выпрямился (казалось, что он гневно крикнет: «Генерал, это же бунт!»). Но он сказал спокойно, показывая при этом, что ему трудно сдержать волнение:

— Пришло ли время раздела земли? Нет, не пришло. Другие священные дела нас ожидают. Революция, родина, свобода в опасности. Мы потеряли всю Галицию, всю Буковину. Сейчас ни шагу назад, только вперед.

Солдат-татарин был недоволен тем, что Керенский помешал ему высказать свои обиды. Сняв винтовку с плеча, постукивая прикладом о борт автомобиля, он под одобрение товарищей громко заговорил:

— Хватыт баюкать, мой не мал детка, свой внучка в люльке. Скажи лучше — отпустишь до дома? Соскучился по жинка…

— Всех нас ждут дома. — Керенский вскинул руки. — Кто же без победы кончает войну? Хотел бы я увидеть такого человека.

Ораторское искусство на этот раз подвело Керенского. Солдат-татарин злобно поднял винтовку и со всего размаха воткнул ее штыком в землю:

— Погляди. Я кончил войну.

— Молодец, Карим, держись.

— Клади на обе лопатки министра…

На плацу поднялся такой шум, что совершенно не было слышно голоса Керенского. Корнилов подозвал к машине полковника, тот с офицерами кое-как успокоил солдат.