Василий Кукушкин - Избранное

Полковник только рукой махнул, — ладно, мол, поговоришь утром в контрразведке.

Из штаба Тимофея Карповича вывели два казака, Один из них был тот высокий черный, что заступился за него в казарме. Выйдя на крыльцо, он не спеша вложил саблю в ножны, беззлобно спросил:

— Не будешь тикать?

— Ты лучше о себе подумай. Завтра тут будут наши. Всем вам придется утикать, если уцелеете.

— Бедовый ты!

— Бедовый, да не предатель.

— Но, но! — без злобы погрозил черный казак. — Пойдем, надо тебя на квартиру поставить.

Через лаз в заборе военного городка они вышли на окраину какого-то барского сада. Миновав сторожку садовника, казак остановился у старой баньки, открыл навесной замок.

— Вот тебе и квартира. Передать дружку адресок?

— Не шути, казак, — сказал Тимофей Карпович. — Хочешь жить, подумай лучше о том, что я всем говорил. Крепко подумай.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Тимофей Карпович разглядел на полке разваленный сноп соломы. Он лег на солому. Медленно тянулось время. Чем все это кончится? Вдруг послышался негромкий стук. Кто-то смотрел снаружи в крохотное окошко. Неужели матрос? Или часовой? К стеклу прильнуло чье-то лицо.

Тимофей Карпович услышал знакомый голос!

— Фельдшер наказывает, чтоб на соломе не спал: там до тебя с сыпняком отлеживались.

Тимофей Карпович вздрогнул. Сразу же показалось, что за пазухой зудит, что по щеке что-то ползет. Он сел на пол, засовывал руку под рубаху, шарил…

Прошло с полчаса. У баньки послышались торопливые шаги, затем голоса, но слов невозможно было разобрать. Наступила тишина. Потом снова раздался осторожный стук. Черный казак опять прильнул к стеклу:

— Не спишь? Тикают наши от Александровской. Если бы не офицеры, мы разве пошли бы на Питер? В казарме кутерьма. Полковник на моторе выехал в Гатчину. Телефонисты болтают — сбежал Керенский.

Часовой временами отходил от баньки и, видимо, переговаривался с черным казаком. Но на просьбы Тимофея Карповича отомкнуть замок и выпустить его не поддавался. Все же перед сменой он шепнул, что матрос с «Забияки» подбивает казаков вызволить Тимофея Карповича.

Однако новый часовой был зол и неразговорчив.

Когда забрезжило, в замке щелкнул ключ. Дверь распахнулась. Нет, это был не Чернышев. На пороге стоял мясистый, грузный казак. Тимофей Карпович сразу узнал банкомета…

…Убедившись, что казаки хотят освободить подстрекателя, банкомет опять поспешил в штаб. Но ни одного офицера не оказалось на месте. Банкомет вышел во двор и заметил матроса Чернышева и полкового фельдшера, по жестам которого можно было догадаться, что он объясняет большевику дорогу к баньке. Казак бросился туда и на несколько минут опередил матроса.

Увидев отомкнутый замок, Чернышев подумал, что Тюменева кто-то освободил. Не часовой ли? Часового у баньки не было. Но, открыв дверь, Чернышев отшатнулся. Тимофей Карпович лежал у стены, схватившись за край бочки; видимо, он пытался встать. Чернышев бережно вынес его из баньки, положил на траву, перевязал грудь. Рана, к счастью, была колотая. Тимофей Карпович на секунду пришел в себя и прошептал:

— Чернышев, в кармане у меня адрес…

Это был адрес Вари.

Сороковка мигом раздобыл санитарные носилки. С Чернышевым они отнесли Тимофея Карповича в сторожку садовника, упросили хозяйку присмотреть за раненым несколько минут, а сами ушли искать какую-нибудь повозку.

Революционный Петроград пришелся не по зубам казакам и юнкерам. Не поднимали боевого духа слухи, что из Луги от Савинкова идут в Гатчину двенадцать эшелонов ударников. Среди войск Краснова не так уже много было желающих заслужить «деревянного Георгия».

После падения Александровской через Царское Село на Гатчину и Красное Село потянулись обозы, артиллерия. Теперь даже дорога к дворцам превратилась в обычную фронтовую дорогу отступления. У Египетских ворот пала лошадь. Тут же валялась опрокинутая походная кухня. Из ее топки выпали головешки. Кто-то бросил на бульваре исправную патронную двуколку. Казаки отступали хмурые, злые. Пропала выправка и кичливость у юнкеров. Грязные, обросшие, они шли теперь не в ногу, напоминая солдат-окопников.

В сутолоке отступления никто не обращал внимания на двух солдат, обходивших в городе конюшни. Кавалерийская шинель спасла Чернышева от подозрений. Потом Сороковка куда-то пропал, а Чернышев дошел почти до самого вокзала, по которому била со стороны Пулкова артиллерия красных. Лошадей не было, отступавшие увели всех. Чернышев вернулся назад.

Еще с порога сторожки он заметил неладное: носилки исчезли, Тимофея Карповича не было и на кровати.

— Увезли, — сказала хозяйка.

Чернышев опустил голову.

— Да не тревожьтесь, — успокаивала хозяйка, — худо стало вашему дружку. Я кликнула санитаров…

Чернышев вышел из сторожки. Вот и гадай, кто увез Тюменева? Если казаки, то это еще полбеды: по-видимому, они все-таки решили сдаться без боя. А если Тюменев попал в лазарет юнкеров? Тогда беда — могут расстрелять.

Вдруг раздался цокот копыт. Две серые лошади бойко несли к сторожке нарядную карету. Сороковка с кучерской сноровкой остановил лошадей и доложил:

— Рессорная, не растрясет.

— Не растрясет, — грустно повторил Чернышев.

Варя опоздала на урок: Анфиса Григорьевна стояла в очереди за хлебом и попросила Варю посидеть с сыном.

Уроки должны были начаться уже четверть часа назад, но в школе почему-то было шумно, как на перемене. По лестнице сбегали ученики младшего класса. Возле кладовой шумела толпа ребят. Сторожиха раздавала тетради, бутылки с чернилами.

— Берите, родные, большевики все равно разграбят, — причитала сторожиха, разрезая шпагат на пачке тетрадей.

— Постойте! Кто разрешил? — Варя растолкала учеников.

— Софья Андреевна велела. Пускай, говорит, дома пишут и вычисляют. Неизвестно, мол, когда закончится забастовка.

Совершенно сбитая с толку, Варя прошла к директору. Якова Антоновича не оказалось на месте. В приемной Софья Андреевна с кем-то разговаривала по телефону.

— Распущены, да, да, и младшие. Учителя все бастуют…

Закончив разговор по телефону, Софья Андреевна увела Варю к себе:

— Надеюсь, Варя, вы не будете штрейкбрехером в учительской корпорации?

— Я ничего не понимаю. Кто забастовал?

— Мы все, учителя. Дальше молчать нельзя! Большевики втягивают школу в политику, нам отказали в автономии. Да, да, отказали…

Потом Софья Андреевна говорила о прибавке жалованья, о каких-то квартирных деньгах, полагающихся учителям. Варя знала лучше ее, что жить тяжело, что рубль равен шести-семи довоенным копейкам. Но бастовать? Этого она не могла понять.