Эдвард Резерфорд - Русское

Пасхальная служба начинается с полунощницы. В полночь Царские врата иконостаса отверзаются, символически представляя пустую гробницу, и паства, со свечами в руках, совершает крестный ход вокруг храма. Затем следует утреня и пасхальные часы, апогеем которых становится миг, когда священник перед всем народом провозглашает:

– Христос воскресе!

А прихожане отвечают:

– Воистину воскресе!

После гибели Стефана место его занял молодой священник. В первый раз стоял он с распятием в руке пред Царскими вратами.

После изнурительного поста у него подгибались колени, однако сейчас, взирая на паству с зажженными свечами и ощущая густой запах ладана, проникающий во все уголки церкви, он испытывал чувство молитвенного восторга.

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

Несмотря на голод и умерщвление плоти, священнику казалось, будто всеми присутствующими в церкви овладела чудесная радость. Его охватила едва заметная дрожь. На глазах у него воистину свершалось пасхальное чудо.

– Христос воскресе! – провозгласил он.

– Воистину воскресе!

Он заметил, что одинокий человек, стоящий за спинами прихожан, тоже как будто шепчет торжественное ответствие, но не подозревал, что Борис не произносит ни звука.

А затем настало время пасхального целования, когда прихожане один за другим подходили лобызать крест, Евангелие, иконы, а потом в знак приветствия – самого священника, и целовали его, повторяя: «Христос воскресе!» – а тот ответствовал каждому с поцелуем: «Воистину воскресе!» Потом все целовали друг друга, ибо это Пасха, и таков простой и трогательный обычай православной церкви.

Однако Борис, единственный из всех, не вышел облобызать крест.

А затем, после пасхального целования, священник начал чудесную проповедь Иоанна Златоуста.

Она гласит о прощении. Она напоминает пастве, что Господь приуготовил ей радость, награду; она повествует также о Великом посте, под коим понимается раскаяние.

– Если кто потрудился, постясь, пусть получит отныне динарий, – читал священник своим кротким голосом. Какой доброты была исполнена эта проповедь! – Если кто благочестив и боголюбив, пусть насладится он славным и светлым этим торжеством… Ибо Владыка щедр, и любит одарять, и последнего принимает, как первого. И последнего милует, и первому угождает, и тому воздает, и этого одаряет. Если кто работал с первого часа, – читал он, – пусть получит нынче справедливое воздаяние. Если кто пришел после третьего часа, пусть с благодарностью празднует. Если кто после шестого часа пришел, пусть не смущается, ибо и его ничем не обделят. Если кто и девятый час пропустил, пусть подходит он, ничем не смущаясь, ничего не страшась. Если кто и к одиннадцатому часу подоспел, пусть и он не смущается опозданием. Ибо Владыка… – священник бросил взгляд вглубь храма, в задние ряды, за спины собравшихся, – и пришедшего в одиннадцатый час отпускает на покой, как и работавшего с первого часа.

Какие бы мысли ни завладели им сейчас всецело – может быть, он понял, что жена его невинна; может быть, он осознал всю глубину своей вины в убийстве Стефана и Федора; может быть, он более не в силах был выносить бремя зла и порока, которое возложили на него гордыня и страх утратить то, что почитал он своей честью, – с уверенностью можно сказать лишь одно: стоя на месте, отведенном для кающихся грешников, Борис, услышав эти проникновенные слова, опустился на колени и наконец лишился чувств.

В 1572 году была официально упразднена опричнина, внушавшая такой страх народу. Любые упоминания о ней были запрещены.

На 1581 год пришелся первый из так называемых «заповедных лет», когда крестьянам не позволялось уходить от помещика даже в Юрьев день.

В том же году в приступе гнева царь Иван убил своего собственного сына.

Свобода! Нет ее дороже.

Степь кругом, степь без края. Золотая, бурая, багряная, сизая – широко раскинулась извечная степь на восток, лежит, не шелохнется. Одинокий ястреб парит в небе; маленький сурок-байбак прошмыгнул и скрылся среди высохших стеблей. Ни ветерка.

То здесь, то там среди безбрежного моря диких трав неожиданно покажется колос пшеницы. Вернее всего, зерно, из которого он вырос, сюда, на эту бескрайнюю равнину, в незапамятные времена принес ветер.

Неторопливо едет Андрей Карпенко на своем коне. Уже обогнул он большое пшеничное поле, миновал пологий курган, обозначивший его границу, и теперь на пару верст углубился в степь, прежде чем неторопливо продолжить свой путь вдоль русла речушки Русь, что бежит навстречу могучему Днепру в старинные киевские земли.

Полной грудью вдыхает юноша степной воздух, вдыхает так глубоко, что вздох слышится почти как стон. Как сладко пахнут цветы и травы – васильки, дрок, конопля, молочай, бескрайний ковыль, столь привычный глазу. Казалось, все они и тысячи других посеяны были рукой самого Бога в эту огромную плоскую чашу, где все лето были согреваемы солнцем, каждый день увлажнены росой и снова прокалены на жаровне до тех пор, пока не явили глазу саму свою сокровенную сущность, поднявшись из земли, подобно мерцающему мареву, дрожащему в воздухе в этот сонный полдень на закате лета.

Хутор его отца был окружен деревьями и располагался примерно в версте от маленького поселения, до сих пор, многие века спустя, носившего свое исконное имя – Русское.

Андрей улыбнулся. Как подивился этому имени его отец Остап, впервые услышав его после переселения. «Русское! Да ведь так называлось то место на севере, откуда сбежал батька мой, Карп», – не раз рассказывал он сыну. В честь этого-то беглеца и закрепилось за ними типичное для этих мест фамильное прозвание – «Карпенко». Но то, что, возвратившись на юг, вернулись они на землю своих давних предков, неведомо было и самому старому Карпу.

Вольная жизнь – право на нее каждый казак получал при рождении. Вместе с фамильным прозванием наследовал казак мятежный дух и любовь к свободе.

Теперь пришла его очередь отправиться на ее зов – мысль об этом невольно внушала трепет. Всего день назад на хуторе появились двое мужчин, одетых в монашеское платье. Андрей и принял их за монахов, но прозорливый старый Остап, едва взглянув на них, расплылся в приветливой улыбке и повел в дом.

– Вина! – крикнул он жене. – Поднеси вина нашим гостям! Андрей, слушай хорошенько. Что же, государи мои, – продолжал он деловым тоном, усадив пришельцев, – что нового в южном лагере?

Итак, это были казаки. Выслушав их, старый Остап возбужденно хлопнул себя по ляжкам и воскликнул:

– Вот и дождался ты своего часа, Андрей! Что за дело тебе выпало! Ах нечистый, я и сам не прочь был бы поехать!