Эдвард Резерфорд - Русское

А в-третьих, и это было самым важным, он втайне был убежден еще кое в чем. «Моей матерью, – говорил он себе, – по-своему нельзя не восхищаться, но теперь, когда я здесь и буду управлять имением безраздельно, все изменится». Он полагал, что единственный способ многократно повысить доходы от имения – это как можно строже требовать с холопов и насаждать дисциплину. Более того, пока его уважение и привязанность к матери не позволяли ему уж слишком терзать Савву Суворина, чтобы не оскорбить ее; однако после ее смерти, клялся он себе, он обдерет этого Суворина как липку. Может быть, он и не выбьет из крепостного пятидесяти тысяч рублей, но за долгие годы, совершенно точно, изрядно растрясет его мошну. «Пусть зарабатывает деньги, – поклялся Алексей, – я сделаю все, чтобы он умер нищим».

И потому на следующий день, когда Савва явился к нему, Алексей Бобров бросил на него холодный взгляд и объявил: «Спасибо за предложение, Суворин, но я его не принимаю». А когда потрясенный крепостной, который знал, что отказ никак не в интересах барина, спросил, когда он соблаговолит обсудить его предложение снова, Алексей улыбнулся и произнес: «Никогда».

Поэтому вечером Савва, жалуясь жене на произвол, обронил: «Этот дурак упрямый ничего не слышит». А когда та предположила, что рано или поздно что-то, может быть, заставит его передумать, Суворин мрачно ответил: «Этот никогда не уступит, пока не разорится».

И задумался, когда же это произойдет.

Именно в это время Илья стал вести себя как-то странно. Никто не знал, что на него нашло. Обычно с приближением теплых дней его можно было застать с книгой в руках у окна в гостиной или где-нибудь поблизости, на веранде. Только когда лето достигало зенита, он отваживался часто выходить из дому.

Однако теперь его распорядок совершенно изменился. Он проводил много времени без сна у себя в комнате, откуда появлялся, нахмурившись и что-то бормоча себе под нос, и обычно запирал за собой дверь, чтобы слуги не вздумали у него убирать. Иногда по целому часу он ходил туда-сюда по аллее за домом. А если Алексей или Татьяна спрашивали его, что он затеял, то он отмахивался: «Да так!» или «Пустяки, вздор!» – и потому им оставалось только догадываться, что именно он скрывает.

Как раз в один из таких дней, когда Илья возбужденно расхаживал туда-сюда по аллее, Татьяна ощутила первый признак беды. Казалось бы, сущая мелочь, внезапный приступ головокружения. Но несколько часов спустя, сидя в гостиной, она на минуту потеряла сознание.

Она никому ничего не сказала, продолжая заниматься домашними делами. Да и что было говорить? Однако с того самого мгновения ее не оставляла мысль, спокойная, но неотступная: дни ее сочтены, уход близок. Спустя неделю она вновь потеряла сознание.

Если эти предвестия близкого конца и не застигли ее врасплох, она все же остро ощущала собственное одиночество и страх. Она поняла, что каждый день ей хочется ходить в церковь, но рыжий поп в Русском едва ли мог ее чем-то утешить. Она съездила в монастырь и поговорила с монахами, и это ее немного успокоило. Но однажды после воскресной службы, при раздаче освященных просфор, к ней подошла крестьянка, которую она почти не знала, ласково улыбнулась и промолвила: «Надо бы вам, барыня, к старцу съездить, что за скитом живет».

Она уже слышала об этом отшельнике. Он был из числа монахов-насельников маленького скита, выстроенного за святыми источниками, и два года тому назад ему позволили перебраться в собственную пустынь, затерянную в лесах. До нее доходили слухи, что это человек поистине святой жизни, но ничего более определенного она о нем не знала. Чудес он как будто не творил, жил уединенно, и мало что было о нем известно. Звали его отец Василий.

Неделю Татьяна старалась не думать о поездке к старцу. Пустынь его находилась далеко, и она стеснялась обращаться за духовным утешением. Но потом у нее случился еще один маленький удар, а за ним последовал приступ сердечной боли, который ее испугал. Потому-то два дня спустя она приказала кучеру заложить легкую коляску, не говоря заранее, куда именно собирается.

Поездка заняла целое утро. Последнюю часть пути ей пришлось проделать пешком, оставив коляску и кучера. Однако место монашеского уединения оказалось совсем не таким, какое она ожидала увидеть. Посреди довольно большой поляны стояла простая, но на славу выстроенная изба. Перед нею был разбит крохотный огород. С одной стороны, возле деревьев, виднелись два пчелиных улья, сделанные из выдолбленных бревен. Прямо перед дверью стоял стол с книгами и бумагами, а за столом сидел монах. Судя по тому, что на земле рядом с грядками лежала мотыга, он только что работал в огороде, но сейчас сосредоточенно что-то писал. Заметив ее, он с любезным видом оторвался от рукописи. Она слышала, что он суровый семидесятипятилетний старец, неустанно умерщвляющий плоть, и потому была немало удивлена, когда перед ней предстал человек утонченного облика, но притом еще исполненный сил, с черной бородой, в которой сквозили только отдельные серебряные нити, на вид ему можно было дать лет пятьдесят. Он устремил на нее взгляд своих ясных карих глаз – прямо и открыто.

Когда она представилась, он вежливо кивнул и предложил ей сесть. А потом, словно ждал чего-то, сказал:

– Может быть, вы посидите тут немного, пока я не вернусь, – и с этими слова исчез в избе, как она полагала, чтобы помолиться.

Стояла теплая, приятная погода. Легкий ветерок, шелестевший листьями в кронах деревьев, здесь почти не ощущался. Ожидая возвращения монаха, она пыталась точно определить для себя, о чем же именно хочет спросить этого человека святой жизни и в какие слова облечь свои страхи, трепет и упования. Так прошло минут двадцать.

Увидев медведя, она чуть было не вскрикнула. Он появился словно бы ниоткуда и неуклюже двинулся по поляне прямо к ней. Только она вскочила, чтобы броситься в избу, как перед ней вырос отшельник.

– А, Миша, – ласково промолвил он. – Уже вернулся? – Он улыбнулся Татьяне. – Приходит сюда выпрашивать мед, потому что знает, что ульи трогать нельзя. – И он с любовью погладил медведя по голове. – Ну иди, иди, баловник, – мягко пожурил он медведя, и тот тяжело заковылял прочь.

Когда медведь скрылся в лесу, отец Василий снова сел за стол и жестом указал Татьяне на второй стул. Затем, не задавая никаких вопросов, он тихо заговорил глубоким, ровным голосом:

– По такому вопросу, как жизнь после смерти, православная вера имеет мнение ясное и недвусмысленное. Не думайте, что в миг смерти почувствуете некую потерю сознания, ибо это не так. Более того, все происходит совершенно наоборот. Мы ни на мгновение не перестаем существовать. Вы увидите тот мир, к которому привыкли и который окружал вас при жизни, но не сможете прикоснуться к нему. Одновременно вы узрите души тех, кто уже покинул землю, – может быть, души тех, кого вы знали и любили. Ваша душа, освободившись от тяжких земных оков, преисполнится жизни еще более, чем прежде, но вы отнюдь не будете избавлены от искушений: вы увидите духов, добрых и злых, и они будут привлекать вас сообразно с вашими пристрастиями и склонностями.