Эдвард Резерфорд - Русское

И Арина, и перепуганный Ваня знали: так оно и будет.

Два дня спустя необъяснимый пожар уничтожил часть леса Николая Боброва. Люди восприняли это как еще один признак того, что революция приближается.

День клонился к вечеру, и в большом московском доме шли приготовления к встрече гостей. Слуги ждали приема с особым нетерпением, ибо, как стало известно, вечером пожалуют очень странные гости. Хотя после сумасшедшего прошлого года теперь можно было ожидать чего угодно.

Однако в уютной комнате наверху было тихо. Госпожа Суворина, в длинном лиловом шелковом платье, сидела за маленьким письменным столом и писала письма. Казалось, что ее пышные каштановые волосы, лишь слегка собранные заколкой, в любой момент могли рассыпаться по ее изящной спине.

Ее дочь Надежда сидела на стуле в стиле французского ампира, с обивкой из декоративной ткани. Она опиралась локтями на маленький круглый столик, накрытый тяжелой скатертью с кистями, и глядела на мать.

«Мамочка, конечно, красивая, – думала Надежда, – но вот бы было чудесно, если бы папа женился на мне». – Что было, пожалуй, довольно странной мыслью для восьмилетней девочки.

Первое, что люди замечали в Надежде Сувориной, – это ее роскошные каштановые волосы до пояса. Ей разрешали ходить с распущенными волосами, так что густые и блестящие пряди свободно падали ей на плечи. В платье из тафты, шелковых чулках, туфлях с атласными лентами и в большой широкополой шляпе, из-под которой лился водопад волос, девочка выглядела очаровательно. Ее карие проницательные глазки, казалось, знали все на свете.

Познания Нади были поистине удивительны. Но разве могло быть иначе? Судьба распорядилась так, что между ними с братом была значительная разница в возрасте: когда ей исполнилось шесть лет, он покинул дом, чтобы учиться за границей. Поэтому вполне естественно, что ее отец беседовал с умной маленькой дочкой скорее по-дружески, чем как взрослый с ребенком.

В этом большом доме ей было известно каждое живописное полотно. Это были картины современных русских художников – чудесные образы родной стороны, исполненные кистью Репина, Сурикова, Серова, Левитана. Левитан написал огромный пейзаж – с неотступным видением маленького городка Русское на дальнем высоком берегу реки под бездонным синим небом с уходящими облачками. В столовой висели портреты матери, работы Репина, и отца, работы Врубеля. Но самым большим ее наслаждением было водить гостей по помещениям, отведенным для ослепительной отцовской коллекции европейских художников; и гости, в основном средних лет, как правило впервые видящие подобные шедевры, весьма забавлялись, когда крошка лепетала: «Это Моне, а вот Сезанн. Вам не кажется, что обнаженные натурщицы Ренуара – все на одно лицо?» Или: «А это работа Гогена. Он бросил жену и детей и уехал жить на Таити».

Во время своей последней поездки в Париж ее отец привез небольшие картины двух новых художников: Пикассо и Матисса.

– Это начинающие художники, – сказал он ей. – Я купил их для тебя.

Владимиру нравилось брать с собой в поездки эту яркую куколку и показывать ей свой мир. Как покровитель искусств, он бывал повсюду и знал всех. Надя уже посетила Санкт-Петербург и видела, как танцует великая Павлова; побывала у великого Толстого в его московском доме; в Московском Художественном театре, которому помогал Владимир, она знала всех актеров и даже встречалась с драматургом Чеховым. Когда она заявила, что этот скромный человек в пенсне не произвел на нее впечатления по сравнению с великим романистом Толстым, в котором действительно было что-то львиное, отец сказал ей: «Никогда не суди человека по его внешности, Надя. Ибо Чехов тоже велик. Человека судят по делам его». Что и побуждало ее несколько раз совершенно невинно спрашивать у господ почтенного возраста, посещавших дом: «А теперь скажите мне, Иван Иванович, каковы ваши заслуги перед человечеством?» – к великому их смущению и безудержному веселью Владимира.

Только одно озадачивало маленькую Надежду. Почему мать так холодно относится к отцу? Со стороны они казались преданными друг другу, но остроглазый ребенок знал лучше. Именно ее, а не ее мать брал с собой в поездки Владимир: она видела, как он, когда больше никого не было рядом, подходил к своей жене и как она грациозным движением отстранялась от него. Это было очень странно. И поэтому неудивительно то, о чем думала девочка: «Мне надо больше заботиться о папе».

Только теперь, покончив с письмом, госпожа Суворина повернулась и встала.

Она действительно была весьма незаурядной особой. Высокая, стройная, с гордо откинутой головой и карими глазами, взирающими на мир как бы сверху вниз, она казалась скорее княжеских кровей, нежели женой фабриканта. Но когда мужчины смотрели на госпожу Суворину – а не смотреть не могли, – они прежде всего отмечали еле заметный румянец ее щек, кремовую нежность ее чудесных покатых плеч, ее великолепную, довольно глубоко открытую грудь и в то же время сразу начинали ощущать ее мощную, сдерживаемую чувственность, которую едва ли могла скрыть элегантность ее манер. «Будь она моей, – вздыхали одни, – я мог бы заставить это тело сиять», – в то время как другие, более робкие, могли только мечтать: «Бог мой, был бы я настоящим мужчиной…» Некоторым, более поэтичным натурам казалось, что они видят в этих гордых глазах намек на печаль; но потом, глядя на нее в гостиной, трудно было понять, не является ли все это просто ее искусной маской. Одно, во всяком случае, было ясно: госпожа Суворина была в полном своем расцвете.

Встав, госпожа Суворина заметила устремленный на нее взгляд Надежды и задумчиво посмотрела на дочь.

Надежда удивилась бы, узнай она, что мать очень хорошо понимает, о чем задумалась девочка, – понимает и даже чувствует себя виноватой. Но, глядя в обвиняющие глаза собственной дочери, Суворина только вздыхала про себя, поскольку в ее жизни были вещи, которые она не может объяснить дочери. Возможно, позже, когда девочка подрастет. А может, и никогда. «По крайней мере, – с грустью подумала она, – каковы бы ни были мои недостатки, но в благоразумии мне не откажешь».

– Мне пора одеваться, – мимолетом сказала она.

Вечер обещал быть интересным. Ибо это были поистине удивительные времена.

Молодой Александр Бобров только ахнул. Конечно, он всегда знал, что его герой Суворин богат. «Он, знаешь ли, директор Сообщества предпринимателей и Коммерческого банка, – объяснил отец. – Он принадлежит к элите».

И его дом соответствовал его положению, будучи одним из полудюжины княжеских дворцов, которые в последние десятилетия перешли в руки новых магнатов, таких как Суворин, сменивших во власти прежних владельцев этой роскошной недвижимости.