Эдвард Резерфорд - Русское

Придя к себе в келью, отец Стефан отпустил Севастьяна и сел за свой рабочий стол. На иконе, изображающей праотца Авраама, ему осталось положить последний слой краски, который преобразит целое. Завтра ее можно будет установить на иконостасе для торжественной службы, а олифой пропитать потом. Отец Стефан был человеком смиренным. «По сравнению с безыскусной красотой икон Андрея Рублева, – говаривал он, – мои иконы ничто». Но как бы там ни было, иконостас он создал. А теперь, глядя на незавершенную икону, стал читать молитву.

«Как странно, что эта алтарная перегородка проживет всего тридцать восемь лет», – часто размышлял он, ведь, произведя множество подсчетов, Церковь решила, что в 7000 год, 1492-й по западному исчислению, настанет конец света. Отец Стефан предполагал, что Севастьян еще увидит светопреставление. Однако не ему дерзновенно мудрствовать о столь великих тайнах. Ему надлежит писать иконы во славу Божию до самого конца.

Он склонил голову. А потом произошло что-то удивительное.

Севастьяна поневоле снедало волнение. Хотя сам отец Стефан воспринимал свое искусство подчеркнуто смиренно, весь монастырь взирал на деяния рук его с благоговейным восторгом, а наступающий день обещал стать торжеством. Севастьян не в силах был думать ни о чем другом, меряя шагами келью промозглой холодной ночью. Шли часы, но он не решался побеспокоить старого иконописца. Да и когда Стефан не появился к полунощнице, никто особо не встревожился. Ведь позднее сквозь маленькое окошко кельи Севастьян разглядел, как отец Стефан работает у себя за столом, время от времени поворачивая голову. А ночной мрак тем временем только сгущался.

Отец Стефан сидел неподвижно, борясь со своим телом. Удар, который он пережил вскоре после вечерни, лишь на короткое время лишил его сознания. Однако он утратил дар речи и способность владеть правой рукой и потому беспомощно глядел на незавершенную икону перед собой. Шли часы. Он молился. Молился Богородице Заступнице.

Ранним утром Севастьян проснулся и вышел из монастыря. Свеча в келье отца Стефана все еще горела, и, может быть, он заглянул бы к нему, если бы, бросив взгляд за монастырскую стену, не увидел вдалеке престранного зрелища.

Сначала ему показалось, что это маленькая лодочка под белым парусом выплыла из леса напротив и движется по направлению к реке. Он потер глаза. Не может быть. И внезапно со всей ясностью понял, что это вовсе не лодка, а человек, быстро скользящий ему навстречу. А потом свершилось чудо из чудес: сияющая человеческая фигура поплыла над водой. «Морок, чистый морок!» – решил Севастьян, ведь сверкающий призрак внезапно с легкостью проплыл над монастырскими воротами и устремился в келью отца Стефана. И тут Севастьян узнал старого отца Иосифа. Молодой монах задрожал и бросился к себе в келью.

Утром он убедил бы себя, что все сии чудеса явились ему во сне, если бы не одно любопытное обстоятельство. Ибо, хотя и отец Стефан, и отец Иосиф покинули сей мир, находясь каждый в своем убежище, примерно на рассвете, икона, должным образом завершенная, уже стояла в иконостасе, на отведенном ей месте.

Медленно-медленно.

Медленно-медленно.

Весла, ритмично погружаясь в воду и снова поднимаясь, словно пели в лад.

Волга-матушка, могучая река: ладьи шли по реке с востока.

Высоко в бескрайних осенних небесах порой проплывали бледные облака, а тем временем ладьи, подобно теням, пересекали угрюмые воды, а солнце медленно опускалось за дальний берег. Волга-матушка, могучая река: ладьи возвращались домой из долгого похода.

Иногда они шли под парусом, но чаще на веслах. На берегу широкой реки плеск их весел был не слышен – лишь негромкое ритмичное пение гребцов печальным эхом разносилось над волнами.

Могучая река. Могучая река.

Борис не знал, сколько кораблей вышло в поход. Лишь часть войска оставили нести гарнизонную службу на востоке. Главные силы возвращались в приграничный Нижний Новгород, и возвращались с победой, ибо русские только что завоевали Казань – столицу Казанского ханства.

Много дней миновало с тех пор, как вышли они из Казани, постепенно скрывавшейся из глаз на высоком холме над Волгой, где этот гигантский поток наконец поворачивал на юг, по далекой степи и пустошам, и нес свои воды в Каспийское море. Казань лежала рядом с землями, издавна принадлежавшими волжским булгарам. То были врата империи, над которой некогда властвовал могущественный Чингисхан.

Теперь Казань стала русской.

Ладьи каждый день выходили в плавание на рассвете и не становились на прикол до тех пор, пока их тени не удлинялись настолько, что каждое судно словно бы сливалось с идущим позади, и оттого они начинали напоминать уже не дальнюю стаю черных лебедей, скользящих друг за другом, а змей, медленно продвигающихся к берегу по пламенеющим водам, – закатное солнце, впереди, на западе, опускающееся за горизонт, окрасило реку золотым багрянцем. Тем временем на берегу последние лучи солнца озарили зловещим светом нагие стволы лиственниц и берез, и те стали походить на войско, вооруженное копьями и встречающее подплывающие ладьи.

Борис сидел ближе к корме. Ему было шестнадцать, он был среднего роста, все еще по-юношески худощав. В чертах его широкого лица угадывалась татарская кровь, глаза у него были темно-голубые, волосы – темно-каштановые, борода едва пробивалась. Будучи молодым конником, он носил стеганый шерстяной тегиляй, настолько толстый, что служил едва ли не доспехом. На плечи он набросил меховую шубу, защищаясь от холодного речного ветра. На спине у него висел короткий тюркский лук, а у ног лежала секира в ножнах из медвежьей шкуры.

Он был знатного рода: звали его Борис Давыдович, из фамилии Бобровых, а на вопрос, из каких краев господин, он отвечал, что его имение находится возле села Русское.

На него не обращали внимания, но если бы кто-то посмотрел на него попристальнее, то заметил бы на лице юноши выражение глубокой задумчивости, нервного возбуждения, особенно усиливавшегося всякий раз, когда он переводил взгляд на первую ладью, возглавлявшую их флотилию, которая двигалась на запад.

В первой ладье плыл двадцатидвухлетний молодой человек – царь Иван.

Иван, помазанник Божий, самодержец всея Руси, – ни один правитель до него не принимал таких титулов. А столицей он избрал Москву.

Его государство вошло в историю под названием Московия и уже обладало огромной властью. Постепенно, в процессе так называемого собирания земель русских, Москва с ее войсками поглотила могущественные города Северной Руси. Тверь, Рязань, Смоленск, даже сильный и властный Новгород – все они утратили свою исконную независимость. И это новое государство отнюдь не представляло собой союз меньших, наделенных равными правами: князь московский был таким же жестоким деспотом, как и татарский хан. Согласно своим взглядам московские князья требовали абсолютного повиновения.