Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– Вы были прекрасной, безнадежной страстью. Она очень застенчива. Вот вы и не заметили.

– Не заметил.

– Естественно, – припечатала Фредерика.

Александра раздражала эта ее манера, которая сделалась уже слегка покровительственной. Мелькнула картинка: вечер, и сестры, сидя рядком, совершенно серьезно выговаривают его из последнего разума. Он подобрался и сверху вниз посмотрел на Фредерику. Она чуть усмехнулась:

– В любом случае решение принято.

– То есть?

– Венчаться в церкви я не буду. Никогда. Я этого не выдержу. Сама служба – «плотью своей славлю Тебя» – еще куда ни шло. Но апостола Павла я терпеть не могу. Сама не ожидала от себя такой злости. Я не хочу, чтобы меня любили, потому что мужчина любит свою плоть, это смехотворная гнусь. И еще о Христе и Супруге – вы видите в этом хоть зерно смысла? «Тайна сия велика, я говорю по отношению ко Христу и к Церкви». И да повинуется жена мужу, как тело голове. Кромешный ужас и позор.

– Нужно все же учитывать исторический контекст…

– Учла. Но у меня есть уважение к слову, и лично я подобных слов не потерплю . «Повинуйся» – это еще меньшее из зол. Я, может быть , и соглашусь повиноваться, но эти жуткие аналогии – через мой труп!

– Ты весьма решительна в своем гневе.

– Знаю. Я сама себе поражаюсь. Поговорим о чем-нибудь другом.

Стефани, переходя меж гостями, благодарила за подарки. Ее заботливая память с каждым лицом соотносила салатницу, кухонное полотенце, набор чайных ложек, и Стефани, благодаря, вставляла подходящие детали. Потом вдруг издали она увидела отца. Билл в кошмарном своем костюме затаился и выглядывал из-за спин мальчиков из молодежного клуба Дэниела. Стефани помахала. Он нарочито притворился, что не видит. Она сделала несколько шагов к нему и помахала снова. Билл начал отступать к выходу, прячась за кустами и людьми. Не думая, она подхватила кринолин своего белого платья и полетела по траве. Из-за облака, мчавшего с ней наперегонки, хлынуло солнце. Гости смеялись, глядя на нее, словно то был какой-то незапамятный свадебный обряд. Билл нырнул за возвышение, где стояли столы. Стефани, с тревожно застывшим лицом, широко шагнула на возвышение и спрыгнула на другую сторону – вуаль взметнулась на миг и легко опала.

– Стой.

Билл остановился и посмотрел на нее, но ничего не сказал. И снова начал отодвигаться. У Стефани вырвалось:

– Папа, не уходи.

– Я здесь неофициально. Только показаться.

– Пожалуйста, не уходи.

– Не могу сказать, что чувствую себя желанным гостем. Нет, не могу.

– Спасибо большое за чек…

– Сделал, что мог.

– Это очень щедро.

– В скупости я пока что замечен не был.

– Ну останься. Пожалуйста. Пойди поговори с мамой… с Дэниелом. Ты ведь пришел…

– Я пришел лишь посмотреть, как распорядились моими деньгами.

Даже самого Билла покоробило от этой точно рассчитанной мерзости. Он зашаркал ботинками по гравийной дорожке, весь деревянный – марионетка, которую дергают некие нелепые силы. Стефани подумалось: «Шагнуть к нему сейчас и поцеловать». Но тут же остановил четкий мысленный образ: отец яростно толкает ее в траву и снова уходит.

– Ну за что? Почему ты такой?

– Я… – начал он. – Я…

На насыпь взобрался Дэниел и тяжело ступил вниз.

Билл дернулся и забегал глазами, словно за ним пришел полисмен.

– Рад вас видеть, – коротко сказал Дэниел.

– Не сомневаюсь. Я как раз ухожу. Заглянул, только чтобы… Считайте, что меня здесь нет.

– Вы здесь, – сказал Дэниел. – Мы все вас видим. Там собираются торт резать. Пойдемте?

– Я в этом не участвую.

Дэниел готов был его убить. Повалить и головой в дурацкой панаме повозить хорошенько по гравию. Его душила горячая, бессильная ярость. Если бы не Стефани, он развернулся бы и ушел, оставив Билла торчать посреди дорожки. Но вместо этого пришлось сказать:

– Пойдемте, прошу. Мы все вас просим.

Билл открывал и закрывал рот, как щелкунчик.

Дэниел сказал: «Стефани, пойдем» – и твердо зашагал по насыпи. Он взял бы ее за руку, но почувствовал, что этот хозяйский жест подольет масла в огонь. Стефани горестно обернулась к Биллу.

– В конце концов, ты – мой первенец, – сказал Билл с горячей и яростной жалостью к себе.

– Пожалуйста, – как почтительная дочь, повторила Стефани.

Втроем поднялись на насыпь, втроем встали возле торта меж шипящих чайников-урн. Со скромного возвышения Билл вперялся в густеющий полукруг гостей со смесью злобы и гоблинского ликования.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал он Александру, с бокалом в руке готовившемуся произнести тост. – Меня здесь нет, я лишь проформа. С нетерпением жду, когда вы скажете свои несколько слов. Прошу вас, не отвлекайтесь.

Александр выступил коротко и красиво. Правда, подавленный присутствием Билла, он слегка запнулся, объясняя свое участие в церемонии. Но затем – несколько слов восхищения трудом Дэниела, несколько слов о мудрости и красоте Стефани… Он сравнил невесту с белой розой. Он воздел бокал, потревожив бледно-золотую влагу, и ощутил приятный непокой от навязанных Фредерикой откровений. Он процитировал эпиталаму Спенсера, ясную и пышную, и от этого проснулась в нем теннисоновская страсть к прошлому, эхо минувших совершенств, явственен стал ток времени. Александр заговорил о сладком слиянии слез и смеха и призвал всех поднять бокалы за счастливую пару.

Дэниелу полагалось ответить, и он уже вытащил из нагрудного кармана карточку-шпаргалку. Но Билл внезапно выступил вперед и утвердился меж урнами, откинув плечи и сдвинув панаму на затылок. Решительно подтянул пронзительно-синие брюки и объявил, что желает добавить буквально пару слов к красноречивому тосту коллеги. Конечно, он здесь неофициально, но надеется, что несколько добрых слов не поставят ему в вину.

– Мой коллега привел сейчас прекрасное сравнение с белой розой. Мне трудно поверить, что это дивное существо – моя дочь. Мне казалось, она едва вышла из возраста липких ручонок, перекрученных подвязок и грязных саржевых панталончиков. – Тут Билл сделал паузу, ожидая смеха. – Да-да, для меня она еще девчушка, трусящая в школу с потрепанным ранцем, под которым завернулся наверх форменный пиджачок. Помню отзывы ее педагогов: «ценный член школьной общины»… Это значит: «староста с замашками надсмотрщицы». Ну, теперь это ей понадобится. «Выказывает несомненную одаренность, когда удается ее увлечь». Читай: «упряма как осел, часто ленива, но с головой на плечах». Что ж, с этой головой она поступила в Кембридж… В свой срок, однако, ушли в прошлое саржевые панталончики, розовые платьица и одноклассницы, которых ценная Стефани держала под железной пятой. Потянулись к нашему порогу вереницы безнадежно влюбленных, торжественно-тождественных молодых людей, желавших «заглянуть» к нам проездом из Бристоля в Кембридж или на пути столь же окольном. Впрочем, пару раз Стефани все же нашла время посетить библиотеку. Что до поклонников, то они сменялись, а я, признаться, так и не научился их различать. Но это и не важно, ведь теперь есть Дэниел, которого, по крайней мере, всегда опознаешь по верным признакам. Я верю, что Дэниел будет счастлив. Его вряд ли нужно предупреждать, что женщина рождается из девочки. И что бы ни говорила его Церковь о послушании, я лично обнаружил, что дочь моя весьма упорна в своих идеях. Впрочем, есть основания полагать, что Дэниел и вовсе несгибаем. Итак, будьте уверены, я искреннейшим образом желаю им счастья!