Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Ассоциация, настолько ловко и мерзко подвернувшаяся, что Стефани почти удалось ее подавить: пенные круги на песке и следы пены вокруг темной, злобной ямы отцовского тонкогубого рта.

Поучительный вывод, словно продиктованный сушеной очкастой пифией при sortes Virgilianae [267] Гадание по строкам из произведений Вергилия. Публий Вергилий Марон (70 до н. э. – 19 н. э.) – великий римский поэт, автор «Буколик», «Георгик», «Энеиды». на английской хрестоматии. «Скрывать его подобно смерти» [268]. Это ослепший Мильтон. Он говорит о творчестве и об утраченном пути к нему, тоскливое оцепенение свое сравнивает со страшной долей раба, трусливо зарывшего талант в землю, вместо того чтобы его приумножить. Еще «Ода греческой урне»: «нетронутая невеста» – чувственность без чувств, истинно мозговая. Погребение в урнах [269] Отсылка к работе английского философа Томаса Брауна (1605–1682) «Погребение в урнах, или Рассуждение о погребальных урнах, найденных недавно в Норфолке». Работа посвящена философскому осмыслению смерти. . Алебастровые надгробья. Глаже алебастровых надгробий [270]. Ну это, положим, притянуто за уши. Ассоциация связывает совершенно посторонние вещи. Белизна, бледность, холод, урна, конь, небо, море.

У коня имелись предшественники, представленные в памяти совокупно и смутно образом из Апокалипсиса: Смерть, четвертый всадник, конь блед. Еще был какой-то древний конь, от которого подымался в ней безотчетный страх, и весьма точный литературный образ наездника, спешащего куда-то, чтобы спрятать сокровище. Она очистила голову и стала ждать, заклинанием повторяя: «мелководье тонущего мира». И вот, в негативе сна, горбатый и черный, по черному песку тяжело пробежал приснившийся Вордсворту верблюд.

Стефани вызвала еще разные словесные причуды: из «Моби Дика» и «Догадки о гармонии в Ки-Уэсте» Уоллеса Стивенса, из Арнольдова «Берега Дувра» и Теннисона с его последними битвами в тумане. Но она знала, что суть – в Мильтоне, Вордсворте и в погребении урны. Она взяла из шкафа «Прелюдию», купленную еще в Кембридже. Сон приходится на середину бесцветной пятой книги «Прелюдии» под названием «Книги». Рассказчику снится всадник – не вполне бедуин и не вполне Дон Кихот. Он мчится от наступающих вод последнего потопа, чтобы зарыть и сберечь раковину и камень, во сне означающие некую великую Оду и Евклидовы «Начала» [271], то есть язык и геометрию.

Стефани читала. Некоторые страсти часто становятся предметом художественного изображения. Другие, темные и неясные, описанию недоступны. Страсть к чтению находится где-то посредине меж теми и другими: на нее можно намекнуть, но не выразить вполне. Чтобы описать, например, страстное чтение «Книг», понадобится много больше страниц, чем их есть в самих «Книгах», а выйдет слабей, чем в жизни.

Точно так же нельзя, подобно Борхесу, вживить «Книги» в этот текст, хотя страх перед гибелью книг и стремление облечь сновиденную фигуру в словесную плоть могли бы, пожалуй, придать повествованию некую особую вордсвортовскую силу. В снах Вордсворта и Стефани суть событий сообщал неведомый рассказчик. Тщательное, осознанное чтение не так уж просто описать в виде события. В «Книгах» Стефани увидела страх, доходящий до чрезмерного. Страх потопа, утраты, темных сил. Неясно, что грозит смертью – реальность или воображение, неясно, где они сливаются, где неведомый рассказчик говорит дело, и есть ли вообще в книге такое место. Стефани, тихо и чуть картинно плача, подумала, что думает следующее: ей нельзя выходить замуж, согласившись, она потеряла или зарыла целый мир. Нужно вернуться в Кембридж и написать диссертацию о Вордсворте и его страхе, что потоп поглотит книги. Потом подумала, что это бред, и истерически рассмеялась. Потом подумала, что боится пребывать вся в одной точке: мыслью, воображением и телом, а Дэниел от нее этого непременно захочет. И не будет тогда отдельного, собственного места для урны или пейзажа… Но если скрывать их подобно смерти, то замуровать себя с ними уж точно смерть. Ответа нет, и, коли так, она сделает самое простое: то, что все равно уж делается. Она выйдет замуж. Стефани открыла книгу с начала и принялась лихорадочно читать, словно на кону была ее собственная сущность.

По случаю коронации журналисты превозносили особый английский талант устраивать красивые церемонии. Свадьба у Поттеров была отмечена неразберихой, раздражением и вольностями по части венчальной литургии. Билл выждал, чтобы закончились приготовления, и тогда произнес перед домочадцами небольшую речь. Как они, вероятно, догадываются, он не намерен поощрять эту затею и ни в какую церковь не пойдет. Это на случай, если они вдруг рассчитывают, что он поведет невесту к алтарю и сам передаст жениху. «Нет, дорогой, конечно, не рассчитываем», – отвечала Уинифред, после чего пошла к Александру и попросила его быть посаженым отцом. Как многие мягкие люди, доведенные до крайности, Уинифред действовала слишком решительно. Она не спросила мнения Стефани на этот счет, а Стефани, узнав, готова была сгореть от стыда. К тому времени Александр, любивший церемонии, уже успел с большой деликатностью согласиться.

По общему мнению, невеста была как-то отрешена от происходящего. И действительно, Стефани без восторга смотрела на предстоящий ритуал. Конечно, в детстве, как большинство девочек, она играла в «свадьбу»: свершая обряд, предвкушая страсть, упиваясь собой. Как большинство англичанок, она вытягивала шею, заглядывая в окна украшенных лентами машин, чтобы на миг увидеть Невесту – какую-нибудь машинистку, герцогиню, тренершу по верховой езде, школьную директрису, которую никогда больше не увидишь, а увидишь – не узнаешь. В примитивных обществах на все свой ритуал: на обрезание, разрыв с детством, охоту, рыбалку, убийство, рождение, сочетание браком и смерть. Тела украшают шрамами, ожогами, вживленными под кожу предметами, краской, листьями, цветами. В процессии за первой Елизаветой шагали люди с рассеченными щеками – под очень английскими шляпами и шлемами. К ритуалу нам не привыкать. Венчание в церкви претило Стефани, потому что она, как и остальные Поттеры, была убеждена, что Дэниел верует в церемонию как таковую. Стефани знала: никто не будет взирать на них с балки в алтарном своде, никто подлинным волшебством не осенит венчальные кольца, и напрасно загорятся глаза и руки сойдутся в молитве. И все же она в облаке белого тюля встанет у алтаря, бормоча слова, написанные Кранмером [272]. В голове вертелись мысли безбожные и малопристойные. Например, ужасающая реализмом история замужней подруги. На медовый месяц в Дувр молодые опрометчиво отправились сразу после венчания. Достигнув наконец гостиницы, новоиспеченный супруг переоделся в пижаму и стал ждать. Супруга боролась в ванной со скользкой и поразительно неуступчивой диафрагмой, время шло. Он подумал-подумал и снял в преддверие консумации пижамные штаны. Снял, да так и заснул, храпя, на покрывале, с голым задом и торсом в полосочку. И ничто в ту ночь не могло прервать его заколдованный сон…