София Волгина - Екатерина Великая. Греческий прожект

Нелидова же, сама себе плохо могла объяснить отсутствие страха. Может статься, причиной оного было то, что знала: Великий князь ее искренне уважает и, возможно, любит. Она видела, что Павел Петрович не красив, зато обожала его ум, ироничность и умение подмечать все то, что далеко не каждый заметит. Между ними не было греховных отношений: глубоко верующая в Бога, и, от природы, добропорядочная Нелидова, никогда не допускала греха. Она полюбила князя, когда он уже был женат на Наталье Алексеевне. Токмо выпущенная из института, она была назначена фрейлиной при Малом дворе самой императрицей, понеже государыня Екатерина Алексеевна обратила на нее свою аттенцию, когда, будучи ученицей Смольного института, она, юная институтка, талантливо играла на сцене не токмо женские, но и мужеские роли. Императрица оказалась таковой искренней поклонницей таланта Нелидовой, что даже заказала знаменитому Левицкому ее портрет в танцевальном костюме.

Последнее время и Великая княгиня, и ее своенравный супруг, отчетливо понимали, что не могут обходиться без ее разумных и дальновидных советов.

– Какова наша Екатерина Ивановна! – говорила Великая княгиня. – Все видит, все знает, проницательна, добра!

– Она лекарь человеческих душ! – с видимым благодушием соглашался Павел Петрович.

– В чем же секрет ее такового обхождения? – любопытствовала, в тайной зависти, Мария Федоровна.

– Полагаю, она руководствуется нравственными и сердечными мотивами. Инако, оное в ней не назовешь, – объяснял ей Великий князь. И в тоне своего самолюбивого мужа, Мария Федоровна слышала его необычайное расположение к фрейлине.

– Не кажется ли тебе, mon ami, – ревниво и настойчиво вопрошала Великая княгиня, – что она приобрела немалый вес при дворе, понеже к ней обращаются за протекцией, аудиенциями, ей вручают прошения. Может статься, она упражняется за ради какой-то партии.

Павел Петрович удивленно возражал:

– Партии? С чего ты, друг мой, взяла? У Екатерины Ивановны нет никаких твердых политических убеждений. Поверь мне! Она просто тщится для общего блага. Твоего и моего, в том числе.

Однако, до Ея Высочества все чаще доходили слухи о необычных дружеских отношениях мужа и ее фрейлины. Мнительная и ревнивая Мария Федоровна понимала, что маленькая, стройная, веселая, острая на язык и весьма образованная соперница, хоть и не красавица, но гораздо притягательнее для противуположного пола, чем она, мать четырех детей, приземленная и по-немецки, практичная. Опричь того, она в тягости пятым ребенком, и скорее всего, через год паки будет в том же положении!

Не выдержав, Мария Федоровна пожаловалась на нее государыне. Роняя пред императрицей крупные слезы и всхлипывая, она жалобно изрекала:

– Я не могу ее видеть, но Павел Петрович и слышать не хочет об ее удалении!

Екатерина обняла ее. Мария Федоровна от ее ласки расплакалась пуще прежнего.

– Не плачь, – посочувствовала государыня. – Из любого положения есть выход. Молодец, что пришла: за хорошим советом обращаться надобно к родителю, либо к учителю.

– Вы мне, Ваше Величество, за мать, – всхлипывала, Мария Федоровна, – понеже у меня здесь никого, окроме брата нет. И тот далеко на службе.

Екатерина мягко посоветовала:

– Не будьте не в меру покорной и покладистой женой. Мужчины оного не любят.

«Откуда она все знает?» – подумала Мария Федоровна. Свекровь ее – гораздо норовистее своего сына: уж ей не пришлось быть покорной, ни пред кем бы то ни было.

Екатерина прочитала ее мысли:

«Знала бы ты, как я была покорна Светлейшему князю! – ответила она ей про себя. – И вот результат: я потеряла мужа».

Екатерина смотрела вслед уходящей невестки… «Что ж, – думала она, – из ошибки надобно извлекать пользу. И я ее извлекла!»

– Да, с князем Потемкиным невозможно будет хоть как-то сблизится, – говорил де Сегюру шведский посол барон Нолькен. – Холодностью своей, он отвратил от себя почти всех иностранных посланников. Светлейший князь, наравне с императрицей, ненавидит французов, как защитников турок, поляков и шведов. Князь делает все во вред нам и Пруссии, соответственно относится и к их дипломатам. Зато чрезвычайно ласков с австрийцем Кобенцелем и аглинским послом Фитц-Гербертом, такожде, как с их купцами и путешественниками.

– Поелику я вижу, как граф Кобенцель выходит из себя, дабы угодить Светлейшему. Уж так усердно и преданно его обхаживает, далее некуда. Ужели и граф Герберт таков же?

Барон отрицательно качнул головой:

– Граф не таков. Он в коротких сношениях с Потемкиным, но всегда соблюдает приличия и сохраняет свое собственное достоинство.

Де Сегюр, собрав крутые брови на переносице, буркнул:

– Мне тоже негоже терять своего достоинства. Фамильярничать я не намерен!

– И правильно!

– Однако, пусть он не любит меня, как француза, но могу же я как-то добиться уважения? – задал он риторический вопрос.

– Попробуйте, граф, полагаю, у вас может получиться, – приободрил его барон Нолькен.

– Сегодня же напишу ему письмо с просьбой об аудиенции!

– Пожалуй! Возможно, сия встреча будет не плохим началом в вашей дальнейшей деятельности.

Через неделю графу Луи де Сегюр был назначен день приема у князя Потемкина, но в условленное время не был принят. Выждав еще какое-то время, де Сегюр, развернулся и ушел.

Во дворце заговорили о молодом французском дипломате, коий, быв не принят в продолжительное время Светлейшим, удалился, сказав, что у него нет времени ждать, допрежь князь Потемкин соизволит его принять.

– Что за человек! Два слова – Князь Тьмы! – презрительно говорила Анна Протасова, воспринимавшая Потемкина, как недоброжелателя ее родственников Орловых, а, стало быть, и саму ее!

– Ш-ш-ш-ш! – приложила палец к губам Захар Зотов. – Не дай Бог, государыня услышит, не сносить вам головы!

Протасова мотнула головой.

– Да не услышит! На самом деле, Захар! К нему приходят дипломаты по государственным делам, а он разляжется на софе с распущенными всклоченными волосами, в халате или шубе в шальварах… Мыслимо ли таковое!

Перекусихина слушала, не замечая, как ее брови поползли вверх, морща лоб.

– Не верите, Марья Саввишна? – вопрошала Протасова. – Вот вам крест, мой родственник в таком виде его застал: прямо-таки турецкий падишах в своей роскошной спальне, убранной на турецкий, али персидский манер.

– Что ж тогда императрица терпит его? – тихонько спросила, трусливо оглядываясь, молоденькая фрейлина княжна Алексеева.

Протасова бросила на нее укоризненный взгляд, как на непонятливую молодицу. Уперев руки в боки, она, оглянувшись на дверь, тихо с расстановкой ей поведала:

– Хм, сей баловень много себе позволяет, понеже у государыни к нему неограниченное доверие. Понимать надобно, княжна!