София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Новогодние праздники в военные годы проходили пышно, но не более трех дней. Нарядная и все еще привлекательная императрица Екатерина Алексеевна, на сей раз, была весьма весела, понеже рядом с ней неотлучно находился красавец Платон Зубов. Екатерина была довольна новым любимцем, об чем неоднократно в частых своих письмах извещала Светлейшего князя. В конце генваря Екатерина вместе со своей свитой, присутствовала в театре во время дебюта одной из учениц Петербургского театрального училища, своей любимицы Лизаньки Федоровой, чудной певицы и необыкновенной красавицы, коей сама дала сценический псевдоним Уранова, в честь, недавно открытой, новой планеты Уран. Эрмитажный театр давал «Дианино древо» композитора Мартина. Рядом с ней сидела, тоже большая любительница театрального искусства, Анна Никитична Нарышкина, коя с большим трудом сдерживала свои чувства восхищения к молодой певице. И сама государыня была в восторге не так ее музыкальными способностями, но артистическими. В знак своего удовольствия, она подозвала ее к себе, допустила к руке и пожаловала драгоценный перстень. Зная, что Уранова влюблена в актера — красавца Силу Сандунова, потомка грузинского старинного рода, государыня вручила сей перстень со словами:

— Храни его на счастье, Лизанька! Иному, опричь жениха никому не отдавай!

Елизавета, не знала, как и благодарить государыню, конечно, пообещала не расставаться с перстнем во всю свою жизнь и передать его будущим своим детям. Екатерина Алексеевна, по просьбе Анны Никитичны, представила ее молодой певице. Нарышкина давно, как поведала она сама, не пропускала ни одного представления с участием Урановой.

Екатерина тоже, с того раза, тщилась не пропускать ее выступлений. Тем паче, что и Сила Сандунов ей изрядно нравился. Особливо у него хорошо получались роли знатного сердцееда. По столице ходили слухи, что многие петербургские дамы были в него не шуточно влюблены, такожде, как много вельмож были бы рады провести рядом с певицей хоть колико минут.

Однако все знали и то, что, и Сила Сандунов, и Лизанька Ура-нова любят друг друга искренне и пылко, и, что токмо молодая актриса закончит учебу в училище, они поженятся. Таким вот образом, для всего города, стало быть, история сих влюбленных и их театральная деятельность была чрезвычайно интересна. Народ валом валил на их представления. Императрица Екатерина Алексеевна и Нарышкина Анна Никитична, чрез некоторое время вновь оказались на их представлении, и вновь, по окончании оного, государыня милостиво поздравляла героиню пиесы. В самый сей момент, Лизавета вдруг горько заплакала и в отчаянье обратилась со сцены к государыне:

— Спаси меня, царица!

Улыбка слетела с губ императрицы. Переглянувшись с побледневшей Нарышкиной, она подошла к артистке и, плачущую, увела за кулисы. Там Лиза призналась ей, что ее домогается граф Безбородко, через Храповицкого и Елагина. И что проходу ей нет, что Сандунов грозится убить их и пойти на каторгу. Разгневанная государыня велела ей успокоится, ничего не бояться, а она уж не оставит оное дело без своего личного вмешательства.

После разговора с Елизаветой Урановой, императрица хотела сурово наказать и Безбородку и Храповицкого. Разговор с ними был короткий и отрезвляющий. Оба бледные, с опущенными долу глазами, не смея шевельнуться, выслушали все, что о них думала в тот момент государыня. Она не разговаривала с Безбородкой с месяц и совершенно не замечала Храповицкого. Оба токмо Богу молились, что не получили отставки. Вестимо, Екатерина не могла лишиться Безбородки, а Храповицкого вина была лишь в том, что выполнял просьбу графа. Как его уволить? Тогда уж и зачинщика надобно убрать. Словом, государыня не стала лишать себя сих мужей, а Уранову с Сундуновым перевела в Московский театр. Через два месяца отношения государыни с секретарями наладились.

В новом 1790 году затруднения на двух российских фронтах достигли своей наивысшей точки, посему, Екатерина заменила командующего Мусина-Пушкина на опытного шестидесятилетнего генерал-аншефа, Ивана Петровича Салтыкова, взявшего два года назад вместе с принцем Фридрихом Кобургским турецкую крепость Хотин. Она положила вверить ему главное командование Финляндской армией, хотя всем было известно, что он полководческими талантами не блистал, зато отличался отменной храбростью. Екатерина полагала, что из двух зол надобно выбирать меньшее, и смелый Салтыков будет все-таки лучше, нежели нерешительный Мусин-Пушкин. Адъютантом при новом командующем она назначила, остроумного и не в меру злоречивого, графа Федора Гавриловича Головкина, дабы повоевал на благо отечеству и обтесал свой неуемный характер и чрезмерно острый язык.

Война на два фронта продолжалась. Шведы, несущие немалые потери, никак не просили мира, не говоря уже о турках. На очередном Совете, на котором присутствовал, приехавший накануне Василий Чичагов, императрица рекла:

— Нам нежелательны таковые потери, какие понес отряд капитана первого ранга Тревенена, смело и победно атаковавший в Барезунде шведскую флотилию. Поколику, после зимы, шведы захотят взять реванш за свои постыдные поражения, флоту нашему, особливо, надобно быть наготове. Тем паче, что на суше шведы теперь не предпринимают никаких военных действий противу нашей армии.

Проведя два часа с адмиралом Чичаговым наедине, государыня Екатерина Алексеевна, с легкой душой, попрощалась с ним, понеже старый адмирал обещал раздавить шведский флот.

Пользуясь тем, что русские воевали на два фронта, Польша, угражая, собирала свои войска на российских границах. Пруссия, Британия и Голландия, опасаясь возраставшего могущества России, готовились, под предлогом необходимого политического равновесия, помогать Турции и грозили войною, естьли не будет заключен мир с Портой. Условием заключения мира предполагалось возвращение русскими завоеванных областей, на что гордая Екатерина не собиралась соглашаться.

Сам же Главнокомандующий Светлейший князь Григорий Потемкин-Таврический проживал в Яссах, превратив свою жизнь в ряд великолепных празднеств. Обеды и рауты сменялись балами. Оркестр, как всегда, в триста человек, под управлением композитора Сарти, ежедневно звучал в саду или богатых покоях светлейшего.