Стивен Лохед - Артур

С приходом весны мне вновь довелось сопровождать Эмриса на остров Аваллон. На этот раз с нами ехала королева и несколько ее женщин. Строительство там церкви и монастыря интересовало Гвенвифар, и она сама хотела взглянуть, как идет работа.

Ясным утром мы отплыли из королевской гавани, свежий северо-западный ветер наполнил паруса, и мы легко полетели по белопенным волнам. Королева с Эмрисом провели всю дорогу в увлеченной беседе. Не знаю, о чем они говорили, но под конец королева обняла Эмриса и приникла головой к его плечу, а потом поцеловала его в щеку.

Мне показалось, они о чем-то условились или в чем-то примирились. Не знаю, мне никто ничего не объяснял. Впрочем, я заметил, что с той поры между женой Пендрагона и его Мудрым советником стало больше согласия и теплоты.

Остаток пути прошел без всяких происшествий, и на Аваллон мы прибыли, когда небо на востоке из лазурного сделалось золотым с прозеленью. У воды нас встречали несколько монахов. Они привели с собой коней, что заметно сократило дорогу, однако, когда мы достигли обители Короля-рыболова, было уже темно.

Нас ждали и с жаром окликнули у ворот. Первые корабли по весне — всегда напоминание островитянам, что мир их не забыл, и это усугубляло радость от нашего приезда.

И вновь я в благоговейном страхе созерцал грозного короля Аваллаха и его прекрасную дочь Хариту. Зреть разом королеву Гвенвифар и Владычицу озера было все равно, что слишком долго смотреть на солнце; сердце выпрыгивало из груди, слова забывались и язык каменел.

Харита и Гвенвифар обнялись при встрече и не расставались все время. Видно было, что их связывает крепкая дружба.

В ту ночь чертоги Короля-рыболова огласила арфа: достославный Эмрис играл и пел старинные песни. Я впервые слышал эти древние напевы; они рассказывали о событиях, память о которых сохранилась лишь в песнях, ибо никого из их свидетелей нет уже на земле. Я слушал и мечтал хоть о крохотной доле того дара, которым в полной мере наделен Мирддин Эмрис.

Господи помилуй, казалось, время замерло в чертогах Короля-рыболова. Как при дворе Брана Благословенного, когда пели птицы Рианнон и восемьдесят лет пролетели, как один день, так неостановимый ток времени схлынул, а мы остались в одном бесконечном миге.

И в это вечное мгновение всё горе, все заботы, вся боль и ложь исчезли, поблекли, словно тени на солнце. Мы все предстали друг другу лучше и благороднее, чем мы есть, мудрее и проворнее, живее, чем сама жизнь.

Такие мгновения редки, но они существуют. Блажен тот, кто познает на своем веку хоть одно, ибо он вкусил рай.

Во сне звуки арфы продолжали звенеть в ушах. Я проснулся и увидел, что дворец опустел, а утро уже на исходе. Я встал и пошел через двор к крепостному валу, поднялся по ступеням и вышел на стену.

Чуть южнее белела на солнце каменная ограда монастыря. Мне подумалось, что самый лучший удел — поселиться в этой святой обители и посвятить свою жизнь Богу и Спасу нашему. Я решил отправиться туда и своими глазами посмотреть на монашеское бытие.

Здесь меня ждало разочарование: хотя стены уже стояли, монастырю еще долго нужно было расти. На широком дворе грудами лежал камень, высились штабеля бревен. В прошлом году заложили фундамент нескольких зданий, с началом весны строительство возобновилось. Повсюду копали, обтесывали, строгали. Братья трудились с большим рвением, но работы оставалось еще много.

До меня никому не было дела. Некоторое время я наблюдал за работой, потом повернулся и по мягкой зеленой траве двинулся к дворцу. Морской ветер трепал за спиной плащ. На полпути между строящимся монастырем и дворцом Короля-рыболова я остановился не в силах идти дальше.

Трудно передать это чувство, но внезапно я почувствовал, что остров стал моей жизнью, дворец и монастырь — двумя полюсами моей души. А я врос в землю и должен выбирать между ними, причем выбирать быстро.

Бог весть, почему мне тогда это подумалось или почему показалось таким спешным. Не знаю.

Я стоял так довольно долго, не в силах справиться с бурей чувств, увлекавших меня то в одну, то в другую сторону. И тут это состояние прошло так же быстро, как наступило. Я мог идти, но сам я был другим. Тогда я этого не понял, но моя жизнь так и не стала прежней. Надвигались события, которым суждено было захлестнуть нас всех.

Через несколько дней мы отправились назад в Каер Лиал и рассказали Артуру, как быстро продвигается строительство. Гвенвифар была особенно довольна тем, как много сделано за такое короткое время.

— К этому же времени на следующий год, — объявила она, — церковь и богадельня будут достроены.

Пендрагон обрадовался нашему возвращению, ибо близилась Пасха, когда вновь предстояло собраться Совету Круглого стола. Он попросил Эмриса поехать в ротонду и заняться приготовлениями. Я, разумеется, отправился с Мирддином, и мы принялись готовить святилище: мести, мыть пол и ступени, собирать хворост и готовить место для съестных припасов.

Канун весеннего равноденствия вновь застал нас с Эмрисом у костра: мы ужинали под вечерними звездами.

— Завтра начнется Совет, — сказал он, разламывая хлебец и протягивая мне половину. Разумеется, мне это было известно, но что-то в его голосе заставило меня призадуматься.

— Это будет особенный Совет, Эмрис? — спросил я.

Он смотрел в огонь, его печальные глаза что-то таили. И ответил он не так, как я надеялся.

— Могучие силы действуют в этой стране, малыш. Силы, от которых расходятся глубинные события. Здесь изобилует великое благо, там собирается великое зло. — Затем, словно желая меня успокоить, Эмрис добавил: — Впрочем, я не вижу конца, только начало.

Я понимал, что он не хочет меня напугать, тем не менее правда страшила. Сердце мое упало, я почувствовал себя маленьким и слабым. Воинства мрака надвигались, свет казался жалким, беспомощным и ничтожным. В ту ночь мне приснилась разверстая черная бездна, в которую, словно в жадную звериную пасть, уходила единственная тропа. Во сне я ступил на эту безнадежную тропку и погрузился во мрак.

Однако рассвет следующего дня был ярок и свеж. Сила света прогнала воображаемые ужасы ночи. Мир вновь узрел Божью милость. И в этом было мое утешение.

К полудню прибыли Кай, Бедуир и Борс с вьючными лошадьми, привезли шатры и всякую снедь. К моему великому огорчению, с ними был Медраут. После той ночи, когда я над ним подшутил, а сам ушел спать на конюшню, мне удавалось обходить его стороной. Это было нетрудно: он жил вне дворца с другими воинами дружины Пендрагона.

Сейчас его появление огорчило и раздосадовало меня. Вот уж кого мне меньше всего хотелось здесь видеть. На мой взгляд, его присутствие оскверняло святое место. Уж не знаю, как ему удалось втереться в общество Бедуира, Борса и Кая, первых воителей Британии. Разве что (и это больше всего походило на правду), Медраут скрыл от них свой истинный характер.