Иван Кудинов - Окраина

— Как это — в обратную сторону? — голос ее дрогнул. — Как это, Николай Михайлович? — шепотом она повторила.

— Это значит, Сашенька, что жизнь моя пошла не к концу своему, а к началу… Так не бывает? Но вот же случилось! Поверьте, иногда так хочется теплоты, чьей-то поддержки. Хочется кого-то поддержать…

— Ваша поддержка, Николай Михайлович, нужна не одному человеку — многим людям.

— Вы преувеличиваете мои возможности. Нет, Сашенька, вы как врач нужны людям больше. Особенно сейчас, сегодня, когда кругом такое творится…

Боголюбская помолчала. Слышно было, как часто и глубоко она дышит.

— Если бы врачи были всемогущими… Иногда мне кажется, что я ничего не могу… ничего! Вот и Виту не спасли… — выдохнула. — А ей бы жить да жить. Она же еще и жизнь не познала как следует… Женщиной не успела стать.

— Но успела стать человеком, — сказал Ядринцев. — Иным и всей жизни на это не хватает.

— Господи, отчего же все так сложно!..

Ядринцев не выпускал ее ладонь из своих рук, и она успокоилась немного, притихла. Мягко плескалась вода у травянистого берега, пахло песком и сырым деревом. И Ядринцеву чудилось, что не река течет мимо, в сумрачной синеве, а они плывут мимо реки, в пространство, в бесконечную даль…

Может, и впрямь жизнь его пошла в обратном направлении? А может, все шло своим чередом. Одно он знал твердо: жизнь без Александры Семеновны Боголюбской была бы теперь пустой и немыслимой.

Переселенческие дела в Тюмени заметно улучшились. Санитарный отряд Петра Сущинского показал себя выше всяких похвал. Наконец большая партия переселенцев была отправлена пароходами в Томск и Барнаул. Другая партия двинулась за Тобол сухопутьем…

Ядринцев тоже решил ехать в Тобольск, где положение местных крестьян, старожилов, по сообщениям, доходило до отчаяния.

Николай Михайлович написал Сибирякову, просил у него поддержки. Думал с негодованием: «Ну, хорошо, Сибиряков поможет, но это же капля в море!. Нужны кардинальные меры… А где же наше правительство? И есть ли у него, у российского правительства, понятие о совести! Толкнуть народ в пучину бедствий — и остаться при этом в стороне… Каким равнодушием или, больше того, малодушием нужно обладать, чтобы оставить народ в столь тяжкий час без всякой поддержки!»

Он ехал в Тобольск вместе с Боголюбской, намереваясь открыть в Прииртышье, как это было уже сделано в Тюмени, санитарные пункты, столовые, больницу… Кроме того, он хотел побывать в самых отдаленных глухих деревнях, познакомиться с условиями жизни крестьян, увидеть все своими глазами и обо всем увиденном написать. Непременно написать! Российское общество должно знать о жизни и современном положении своего народа.

Сибирские проселки… Словно кровеносные сосуды на богатырском теле земли, они связывают и поддерживают жизнь больших и малых селений, разбросанных на тысячеверстных пространствах; они разбегаются в разные стороны, пересекая пашни, луга, продираясь через уремные забоки, теряясь в лесной глуши, петляя иногда хитроумно вокруг одного и того же места как заколдованные, и, вдоволь накружившись и напетлявшись, выходят наконец к главным артериям — большим дорогам и трактам; сибирские проселки, как и люди, проложившие их, не похожи один на другой, каждый со своими особенностями, норовом — то прямые и ровненькие, поросшие по краям густой чистой травкой, конотопом да подорожником, то извилисты и неудобны, проторены как бы наугад, случайно и без всякого расчета, и ездить по таким дорогам — одна маета: колеса то и дело со стуком и бряком срываются в глубокие выбоины, прыгают по кочкам и толстым корневищам, ползуче, по-змеиному пересекающим колею, цепляются за пни и деревья, оставляя на них густые дегтярные отметины…

По одной из таких дорог намаявшись досыта, и приехали жарким июньским днем в деревню Разуваевку Ядринцев и Боголюбская. Деревня поразила их своим угрюмым, неприветливым видом. Дома разбросаны там и сям, отчего улица тянется вкривь и вкось: черные остовы пригонов и изб с крыш которых содрана солома (должно быть, еще зимой или весной скормленная скоту), стояли, как скелеты, производя удручающее впечатление. Деревня казалась погорелой… Они разыскали разуваевского старосту, дом которого стоял на взгорке, наискосок от небольшой рубленой церквушки, с невысокой дощатой папертью, а сказать проще — обыкновенным деревенским крыльцом. Церквушка вот уже почти полгода бездействовала — батюшка в одночасье собрался, склал добро, взгромоздился с матушкой в повозку, да и был таков. Лба напоследок не перекрестил. А другого то ли забыли прислать, то ли не нашлось подходящего…

— Дитенка негде теперь окрестить, — жаловался староста, медлительный рыжебородый мужик, Епифан Авдеич Пушкарев, встретивши гостей у своего двора. — Вот и ездим за тридцать верст… Несподручно, конечно, а куда денешься. — Выяснив, кто они и с какой целью приехали, был немало удивлен, смущенно и с любопытством поглядывал на Боголюбскую. — По правде сказать, дохторов у нас не было сроду. Заседатель был, землемер лонись наезжал, а чтобы дохтор — нет, не случалось…

— А сами-то вы ездите к доктору? — спросила Александра Семеновна.

— Куда-а! — махнул рукой Епифан Авдеич.

— Как же вы обходитесь?

— Дак и обходимся.

— И не болеет никто?

— Отчего не болеют — болеют, случается… Да вы проходите, проходите. Милости прошу, — спохватившись, начал приглашать. — Дорога неблизкая. Должно, устали? Отдохните.

Дом Епифана Авдеича, крытый по-круглому, большой и просторный, выделяется в своем порядке, да и во всей-то деревне таких домов два или три, не больше, и они не могли изменить общей картины.

Александра Семеновна решила не откладывать на завтра, а немедля, сегодня же начать подворный обход, осмотреть больных и здоровых. Первое же знакомство с разуваевцами ужаснуло ее, превзойдя все опасения.

— Это немыслимо! — говорила она вечером. — Люди и скот в одинаковых условиях… Как тут не быть болезням?

— Дак вы напрасно изволите беспокоиться, — невозмутимо держался Епифан Авдеич. — Народ у нас ко всему привышный… — Зато, когда Ядринцев заговорил о посевах и урожае, старосту будто подменили. — Какой там хлеб — слезы одни! — с горечью махнул он рукой. — Летось все пожгло, а нонеча опять беда — кобылка напала. Стрижет все подряд, никакого спасу…

— Надо уничтожать ее, не сидеть же сложа руки, — сказал Ядринцев. Епифан Авдеич покачал головой?

— Да как же ее уничтожишь? Она, говорят, по всему Тоболью расплодилась… Должно, опять без хлеба останемся.

Зашла в горницу хозяйка, глянула на мужа выразительно, как бы говоря: «Людям отдыхать надо, а ты с разговорами», и Епифан Авдеич поспешно встал и, пожелав доброй ночи, удалился.