Иван Кудинов - Окраина

— Вот это похоже на Щукина! А сборник он еще не выпустил?

— Сборник уже почти готов. Обещает, как только выйдет, сразу же прислать. Все-таки молодец Щукин — Такое дело провернул: первый сборник «Сибирских рассказов»! Пока мы тут теоретизируем, он не спит, а делом занимается. Как сказал один известный поэт, — хитро глянул на Омулевского, — знай работай от зари до зари упрямо…

Омулевский улыбнулся польщенно, быстро собрался, и они вышли на ветер, под дождь.

— И еще пишет Щукин, — сказал уже на улице Ядринцев, — что счастлив сейчас, как никогда, что такой замечательной женщины не встречал еще в своей жизни…

— А что, может, действительно счастлив? И прав в своем поступке?

— Щукин всегда прав, — серьезно, несколько даже торжественно ответил Ядринцев, — потому что, как никто из нас, благороден.

Они прошли по Большому проспекту до Пятой линии, повернули в сторону набережной. Дождь все моросил, холодный и нудный. Ветер дул порывами, гудя в узких улицах, как в трубе. Вода в Неве потемнела и вздулась, в сырых и грязных разводах были парапеты набережной. Невольно думалось, что солнцу никогда уже не пробиться сквозь свинцово-тяжелые тучи, медленно тащившиеся над городом, цеплявшиеся за купола соборов и мокрые крыши каменных домов.

Произошло, казалось бы, ординарное событие в Казанском университете: вместо переведенного в Москву профессора Попова, читавшего курс русской истории, приглашен был Афанасий Прокофьевич Щапов, тридцатилетний бакалавр из духовной Академии. Относились к приходу нового преподавателя настороженно, а кое-кто с предубеждением: чего, мол, ждать от «духовника». Хотя имя его уже приобрело некоторую известности: казанский книготорговец Дубровин издал брошюру бакалавра о расколе старообрядства, и она разошлась в три дня. Знали, что Щапов сибиряк, четыре года назад блестяще окончил Академию, при ней и остался… И вот сейчас должен был уйти, но что-то медлил: то ли сам в чем-то не был уверен, то ли академическое начальство не хотело расставаться с молодым преподавателем… Наконец согласие ректора духовной Академии на перевод бакалавра Щапова было получено, попечитель университета князь Вяземский объявил об этом, и на 11 ноября 1860 года была назначена вступительная лекция… Желающих послушать новоявленного историка оказалось много. Седьмая аудитория, где обычно читались подобные лекции, была переполнена, мест не хватило, пришлось перейти в актовый зал, Ждали начала лекции с нетерпением. Студенты горячо переговаривались, о чем-то спорили, кто-то уже сочинил на ходу эпиграмму, готовясь встретить «духовника», взволнованный зал гудел. В назначенный час торжественно пожаловал весь ученый синклит во главе с попечителем. Профессора важно расселись в креслах первого ряда.

И вот появился Щапов.

Он был высок, широкоплеч, копна курчавых черных волос венчала большую голову, отчего голова и вовсе казалась огромной. Щапов стремительно и твердо взошел на кафедру, глянул в зал с насмешливым вызовом и выжидательно помолчал, как бы давая возможность разглядеть себя. Казалось, что вот сейчас этот богатырь заговорит — и голос его прокатится по залу громом. Но заговорил Щапов неожиданно ровно и тихо:

— Скажу наперед, господа: не с мыслью о централизации, а с идеей народности и областности вступаю я на университетскую кафедру… — сказал он с оттенком некоторой озабоченности и даже грусти, не торопясь форсировать своего голоса. Зал отозвался глубоким вздохом не то удивления, не то облегчения — куда ни шло, но лекция началась. Щапов продолжал: — Итак, господа: в настоящее время уже нельзя оспаривать факт, что история — есть сам народ, дух народный, что сущность и содержание истории есть жизнь народная во всей ее полноте. — Он говорил, глядя в зал, точно по глазам и лицам стараясь понять реакцию и определить для себя, в ком он может найти поддержку или сочувствие. — Но вот вопрос, который еще не осознан и не утвержден наукой: это вопрос областности, иными словами, развития провинций… — Голос его постепенно креп, набирал силу, зал притих, устремив сотни глаз на этого громадного человека, свободно, чуть боком стоявшего на кафедре, которая казалась тесной для него, не рассчитанной на его рост; у него было смуглое крупное лицо, крупные губы, крупный подбородок, крупные ладони — все в нем было отмерено щедрой мерой. — И еще замечу, господа: с эпохи утверждения московской централизации в нашей истории все меньше стали говорить о внутреннем быте различных провинций, то есть вовсе никак не раскрывая и не изучая историко-этнографические, бытовые и экономические особенности, условия, так сказать, внутреннего развития многочисленных российских областей. Как будто не эти области составляют основу и сущность, историю российского народа!.. Все это и по сей день проходит стороной, а на первое место выдвигаются вопросы централизации, единодержавия… Между тем ни в одной европейской истории, кроме российской, вы не найдете факта столь своеобразного территориального и этнографического самообразования областей… Итак! — Он помолчал несколько, глядя в зал, и голос его после паузы прозвучал сильно и страстно. — Итак, с мыслью о народности и областности я избираю для своих чтений историю русскую, вернее сказать, историю русского народа. — Он выделил эти слова какой-то особой интонацией, подчеркнуто произнес, и вздох одобрения, согласия, восхищения прошел по залу, точно молодой весенний ветер. Кто-то в задних рядах, из глубины, восторженно крикнул: «Браво!» И Щапов с благодарностью, весело посмотрел туда, в глубину зала, понимая и радуясь тому, что он уже не один, и это прибавляло ему сил и уверенности. — И еще, друзья… — сказал он, обращаясь как бы непосредственно к тем, с кем он еще не был знаком, но кто уже был с ним, являясь сторонником его и другом. — И еще, друзья: в центре наших бесед будут стоять вопросы исторического развития Сибири. Ибо в этой части русской истории есть много таких важных, первоклассных вопросов, которые доселе ждут исследования: это, прежде всего, вопрос колонизации, вольного и невольного заселения обширного края, это, наконец, историческая роль великорусского народа в освоении и культурном развитии восточной окраины…

Лекция продолжалась два часа.

И закончилась неожиданно: оборвав на полуслове, Щапов кивнул и быстро вышел. Некоторое время стояла полная тишина, зал, точно загипнотизированный, молчал и вдруг очнулся, разом вздохнул и взорвался дружными рукоплесканиями. Раздались голоса: «Браво! Браво, профессор Щапов!» Хотя профессором Щапов еще не был, как не был еще окончательно утвержден в вакансии преподавателя русской истории.