Иван Кудинов - Окраина

Однажды, пройдя верст двадцать правобережьем Каштака, золотоискатели остановились у подножия горы. Вечерело уже, и вершина горы освещена была закатным солнцем, а понизу, в прохладных распадках, скапливались и густели синие сумерки… Место для ночлега было удобным.

Начали устраиваться — кто шалаши ладил, палатки раскидывал, кто дрова заготавливал, костер разводил… И тут раздался чей-то голос:

— Шурфы! Поглядите, должно, старые шурфы…

Так и есть: шурфы. Травой уже заросли. Удивились: откуда тут им взяться, шурфам? Начали осматривать. И обнаружили: вокруг полуобвалившихся и заросших ям понасыпано множество темно-серого камня, будто оплывшего по краям, ноздреватого, местами вросшего в землю… Возьмешь в руки и увидишь — нет, не камень это… Не камень, а что же тогда? И так, и эдак его вертели, оглаживали, нюхали даже… Федот Иванович тоже взял, подержал на ладони, точно взвешивая, «воздушный» слиток и вопросительно глянул на Фортуната:

— Ну, что скажешь?

— Похоже, что шлак это, порода переплавленная…

— Как переплавленная? — не понял Попов. — Откуда она тут взялась? Неужто…

Думали, что в местах этих глухоманных — они первые. И вдруг явные следы рудокопства. Начали гадать:

— Что ж они тут могли добывать? Первопроходцы-то!..

— Может, железо?

— Нет, не похоже. Скорее, медь…

— Серебро здесь плавили, — раздался чей-то спокойный, твердый, слегка насмешливый голос. Все разом повернулись на этот голос, желая видеть того, кто так уверенно говорит. — Не медь, не железо, а серебро плавили здесь, на Каштаке… — повторил невысокий, коренастый человек, до сей поры и вовсе державшийся неприметно, кажется, за всю дорогу и трех слов не проронил и вдруг заговорил. — Серебро здесь плавили.

— Да тебе-то, паря, откуда знать? — подступили к нему.

— Стало быть, знаю, коли говорю.

— А коли знаешь, сказывай толком.

— Толком и говорю: серебряную руду здесь добывали.

— Да когда ж то было?

— Давно. Поболе ста лет назад. Опять не верите? — усмехнулся мужик. — Прадед мой тут, на Каштаке, рудокопством занимался…

— И что?

— А ничего… Места неспособные вышли, порода пустой оказалась.

— Это как же, пустой? Да говори же ты, говори!.. Клещами тянуть из тебя слова надо.

— Пустопорожней порода оказалась.

— Это что же выходит… и мы тут впустую?

— Нас не серебро, а золото интересует, — вмешался Попов и на мужика того хитроумного строго посмотрел. — А ты, молодец добрый, коли знал об этом, чего же до сих пор молчал?

— Случая, Федот Иваныч, не выпадало.

— Случая!.. — Попов гневно смотрел на мужика, но тот глаз не отводил, не робкого, видать, десятка, хоть и прикидывался тихоней. — Звать-то тебя как? — спросил Попов. — Фамилью твою что-то не припомню…

— Тупольской, — сказал мужик. — Не известная вам фамилья?

— Нет, не известная…

Мужик усмехнулся, и в усмешке той почудилась высокомерная обида.

— А была знатной в свое время. Фамилья-то наша. Была, да сплыла! Вот здесь, — ткнул пальцем в сторону горы, — здесь ее прадед мой схоронил…

— Ты вот что… — сказал Попов. — Загадки не загадывай. Толком расскажи. Кто был твой прадед? И какую он тут руду копал, по чьему указу…

— По указу Петра Великого, — сказал мужик и уклончиво добавил: — Длинная история.

— А нам спешить некуда. Вся ночь — впереди.

— Прадед мой, Степан Иваныч Тупольской, сын боярский, в то время при томском воеводе службу нес, — помедлив, сказал мужик. — А делу тому начало томский воевода Василий Андреевич Ржевский положил. Едва успел прадед мой, Степан Тупольской, с той рудой явиться, а воевода уже царю отписку давал: «Великий государь, холоп твой, Васька Ржевский, челом бьет. — При этих словах мужик так искусно свой голос изменил, подделываясь под воеводу, что все разом засмеялись, но сам рассказчик остался серьезным. И продолжал: — В нынешнем, 1696 году, — писал царю воевода, — посылал я в порубежные волости для ясачного сбора сына боярского Степана Тупольского с товарищами, и он, Степан, ворочась в Томск, явил мне, холопу твоему, фунт руды серебряной…» Вот с того и началось, — сказал Тупольской. — Следующей весной Ржевский велел прадеду моему снова идти на Каштак. Собрали отряд служилых людей в сорок человек. Двадцать ден шли, двадцать ден рыли… Воротились в Томск, а переплавить тое руду в Томске некому… Потому руду запечатали в сумы, подписали ярлыки и отправили с надежными людьми на Москву, в Сибирский приказ, там из рук в руки и передали князю Репнину…

— Дак оне што, не серебро, а камни в Москву-то возили? — спросил кто-то, перебив рассказчика.

— А ты слушай ухом, а не брюхом, — грубо того оборвали. Тупольской вздохнул, глядя на вершину горы, полыхавшую под лучами закатного солнца, закурил самокрошного табаку и неторопливо, глубоко затянулся, прищурив глаза и слегка раздувая ноздри. Никто не торопил его, все терпеливо ждали продолжения рассказа.

— Ну вот, — продолжал Тупольской, — вот и уговорил томский воевода царя, склонил его к этому предприятию. Летом того же года царь Петро отправил в Сибирь грека Александра Левандиана, большого знатока рудоплавного дела. И денег из государевой казны было выделено пятьсот рублей, а еще привезено было в Томск разных труб железных, да пудов пятьдесят свинца, да кож яволочных, два больших да два малых молота, да много еще всякой необходимости…

— И чем же все кончилось?

Тупольской не сразу ответил. Опять смотрел на вершины гор, которые на глазах тускнели, окутываясь сумрачной синевой. Солнце в горах скоро заходит.

— Неудачей кончилось сие предприятие, — пошевелив прутиком тускнеющие уголья в костре, проговорил Тупольской. — Осенью царь Петро гневно воеводе писал: ты, говорит, впредь худой колчеданной руды не присылай, потому что в тех бездельных посылках нашей государевой казне изтрата напрасная, и людям посыльным тягость и оскорбление великое; к тому же, говорит, нынешняя ваша руда плоше прежней и ни к чему не годится. И тебе, воеводе Ржевскому, поступать надобно со многим осмотрением, а за изтери напрасные и всякого числа людям учиненные тягости и оскорбления, зато от нас, великого государя, и возмездие примешь…

Тупольской умолк. Мрачно темнели горы, окутывались сумеречной синевой и словно отплывали, отдалялись. Посвежело.

— Вона как обернулось-то! Стало быть, с той поры здеся, на Каштаке, и не ступала ничья нога?

— То мне неведомо, — сказал Тупольской.

— Что ж, — подал голос Попов, внимательно слушавший рассказ, — что ж, царь Петр сурово с томским воеводой обошелся. И поделом: не знаешь броду, не лезь в воду!..

— А мы-то, Федот Иваныч, тоже ведь толком не знаем, — осторожно кто-то вставил. — Идем наобум — куда кривая выведет…