Трейси Шевалье - Тонкая нить [Литрес]

– Это все она! Если в одно прекрасное утро я не проснусь и много дней никто не будет знать, что я умерла в своей постели, она пожалеет об этом! Впрочем, может, и не пожалеет. Будет себе и дальше жить-поживать, как раньше.

– Мамочка, а что, наша бабушка собирается помирать? – спросил Эдвард.

Рука его с квадратиком пазла застыла в воздухе. Незаметно, чтобы он очень расстроился от этой мысли, ему было просто интересно.

– Ну, хватит болтать об этом, – ответила Эвелин.

Эта живая, энергичная брюнетка привыкла к ворчанью миссис Спидуэлл, и Вайолет всегда восхищалась, глядя, как ловко Эвелин научилась осаживать свою свекровь. Конечно, всегда проще, если ты не кровный родственник. После войны и Том стал ходить у жены по струнке. Вайолет очень уважала невестку, но была так затюкана матерью, что сблизиться, подружиться с Эвелин ей так и не удалось.

– Ну, дети, – продолжала Эвелин, – подойдите к тете Вайолет и поцелуйте ее на прощанье. А потом мы с вами пойдем в магазин, а папа отвезет тетю в Уинчестер.

Марджори с Эдвардом поднялись на ноги, подошли к Вайолет и послушно поцеловали ее в щечку. Она не могла при этом не улыбнуться.

– А почему мы не поедем в Уинчестер? – спросил Эдвард. – Я хочу покататься на папиной машине.

– Я тебе уже все объяснила, Эдди. Тете Вайолет надо перевезти вещи, и для нас в машине нет места.

На самом-то деле вещей у тети Вайолет было немного. Она сама удивилась, что за всю жизнь у нее набралось всего несколько чемоданов и коробок. На заднем сиденье оставалось место еще для одного человека, и ей очень хотелось, чтобы Эдвард прокатился с ней и с отцом. Мальчишка он был живой и бойкий, ехать с ним куда веселей: будет болтать всю дорогу, что на ум взбредет. А она, слушая его, на время забудет о своих невзгодах. Но Вайолет понимала, что просить об этом нельзя, что ни Эдвард, ни Марджори с Эвелин с ней никуда не поедут, поэтому она промолчала, и все принялись надевать обувь и пальто. На улице шел дождь.

Когда всем стало ясно, что миссис Спидуэлл не собирается вставать и провожать дочь, как она всегда делала и потом стояла возле раскрытой двери, пока гости не скроются из виду, Вайолет подошла к матери и поцеловала ее в лоб.

– До свиданья, мама, – пробормотала она. – В воскресенье я навещу тебя.

– Можешь не беспокоиться! – фыркнула та. – К воскресенью я, может, уже помру.

Одно из лучших достоинств Тома заключалось в том, что он всегда знал, когда нужно помолчать. Пока они ехали в Уинчестер, он за всю дорогу не произнес ни слова, позволив Вайолет как следует выплакаться. Съежившись возле запотевшего окошка, вдыхая запах кожи и горячего масла, она сидела на мягком сиденье и всхлипывала. Впрочем, когда подъезжали к Туайфорду, всхлипывания звучали уже реже, а потом и совсем прекратились.

Вайолет всегда нравилось ездить на красивой, выкрашенной в черную и коричневую краску машине Тома. Она изумлялась, как это ограниченное пространство, отделяя от остального мира, ловко и быстро переносит из одного места в другое.

– Надо и мне купить машину, – заявила Вайолет, вытирая глаза носовым платочком с вышитыми фиалками – ей сейчас очень пригодился этот подарок Эвелин на Рождество.

Сказать-то она сказала, но сама прекрасно понимала: позволить себе такую роскошь она не может. Откуда взять столько денег? Впрочем, почему бы не потешить себя несбыточными мечтами?

– Ты научишь меня водить машину? – игриво спросила брата Вайолет и, закурив сигарету, приоткрыла окно.

– Вот молодец, хорошо придумала, сестренка, – ответил Том, переключая передачу, чтобы взять подъем.

Его добродушная, покладистая натура помогала Вайолет годами мириться и со сварливой матерью, и с невзгодами войны. Вскоре после гибели старшего брата Тому исполнилось восемнадцать, и он без колебаний пошел воевать. О том, что́ он испытал во Франции, Том никогда не рассказывал. О гибели брата и о потере жениха Вайолет они также не говорили. Вайолет понимала, что она недооценивала Тома, такое часто случается со старшими братьями и сестрами по отношению к младшим. Они оба обожали Джорджа и во всех детских играх старались брать с него пример. А когда его не стало, растерялись. Хотела ли Вайолет взять на себя роль старшей и во всем подавать пример Тому? Если так, то у нее ничего не вышло. Работала она всего лишь на должности машинистки в страховой компании, замуж так и не вышла и своей семьи не создала. А Том потихонечку вырвался вперед, хотя никогда не делал на этом акцент, не торжествовал, но и не чувствовал себя виноватым. Да ему это было и ни к чему: он мужчина, а мужчины всегда должны добиваться своего.

После того как под бдительным оком миссис Харви они перетаскали вещи Вайолет, Том пригласил сестру перекусить.

– Ты же знаешь, мама у нас крепкий орешек, – старался он утешить и подбодрить сестру, уплетая рыбу с жареной картошкой. – Она много пережила: потерю Джорджа, да и отца тоже. И это как-нибудь переживет. И ты переживешь. Главное, не сиди сиднем дома. Иначе станешь… как это называется? Бирюк? Вот-вот, бирючихой станешь. Почаще гуляй, встречайся с людьми.

Он, конечно, имел в виду с мужчинами. Том был куда деликатнее в этом вопросе, чем мать. Но Вайолет понимала: Том тоже хотел бы, чтобы случилось чудо, она встретила в жизни человека и вышла замуж, пусть даже в ее далеко не юном возрасте. Хотя бы за какого-нибудь вдовца, что ли, у которого уже взрослые дети. Или за калеку, нуждающегося в помощи. Пусть война закончилась тринадцать лет назад, увечья, полученные на ней, остаются на всю жизнь. А выйдя замуж, сестра освободит Тома от утомительной заботы о ней, тогда ему уже не о чем будет беспокоиться. Иначе ведь Вайолет, возможно, придется когда-нибудь жить вместе с его семьей – с незамужними старыми девами часто такое случается.

Но познакомиться с мужчиной не так-то просто, ведь их теперь на целых два миллиона меньше, чем женщин. Вайолет успела прочитать множество газетных статей про так называемых «лишних женщин», какими их прозвали в печати, в результате войны не сумевших выйти замуж и теперь уже вряд ли способных найти мужа. Журналистам, видно, понравился этот ярлык, они всячески смаковали его, а для Вайолет это было как иголка под ноготь. Чаще всего просто раздражало, как раздражает заноза, но бывало, что иголка эта проникала глубже и ранила до крови. Вайолет надеялась, что с возрастом боль ослабеет, но удивилась, когда поняла, что даже в тридцать восемь лет – а это уже вполне зрелость – подобные ярлыки могут больно ранить. Но иногда ее называли и похуже: оторва, мегера, мужененавистница.

Про Вайолет нельзя было сказать, что она ненавидит мужчин и может без них обходиться. Два или три раза в году она надевала свое лучшее платье из тонкой вечерней ткани бронзового цвета с фестончиками и отправлялась в бар какой-нибудь гостиницы Саутгемптона. Она сидела там за бокалом шерри и с сигаретой и ждала, когда кто-нибудь проявит к ней интерес. Таких мужчин она называла «мой шерримен». Иногда дело заканчивалось между ними где-нибудь в тихом переулке, в автомобиле или в парке, но никогда у него дома и уж конечно не в доме ее родителей. Быть для кого-то желанной было приятно, хотя от подобных свиданий Вайолет не ощущала столь острого наслаждения, что она испытала однажды с Лоренсом, когда с ночного неба то и дело падали звезды.