Евгений Богданов - Лодейный кормщик

— Ты должен сказать, — начал своим суконным языком переводчик, — как лутше проходить фрегат от остров Мудьюг до мыс Пур-Наволок, то есть до Архангельск.

«Должен! — неприязненно подумал Иван. — С чего бы я тебе должен? Нашел должника!» Он поразмыслил, мотнул головой:

— Не знаю. Не пойму…

Швед перевел капитану эти слова. Тот снова стал водить по карте длинным, прямым, как чубук трубки, пальцем, опять стал спрашивать терпеливо и настойчиво. Иван сделал вид, что с интересом изучает обозначения на карте. Капитан оживился, выдвинул ящик стола и выложил кожаный мешочек с деньгами. Деньги звякнули.

Капитан откинулся на спинку стула и пристально глянул в лицо лоцману.

— Ты должен знать путь. Ты — рыбак. Николо-Корельский монастырь имеет сношения с Архангельском. Не уклоняйся от прямого ответа. Ты проведешь нас так, чтобы фрегат не сел на мель, получишь деньги, и мы тебя отпустим.

Примерно так перевел лейтенант смысл слов капитана, и Рябов окончательно понял, что они от него хотят. Но не стал торопиться с ответом, обдумывая его.

Капитан смотрел на Рябова выжидательно. Но сероглазое лицо помора с заострившимися скулами и плотно сжатыми, бескровными губами было непроницаемо.

«Что думает этот русский? Понимает ли он, что его жизнь в моих руках? И что стоит жизнь жалкого невежественного рыбака? Только необходимость вынуждает меня говорить с ним. Он наверняка знает фарватер, он здесь у себя дома. Надо добиться, чтобы он указывал курс». Капитан пожевал губами, выбил трубку о массивную бронзовую пепельницу, взял мешочек с деньгами, взвесил его в руке, не сводя с Рябова глаз.

А тот думал: «Много ли тут деньжишек? Какой ценой ладишь купить меня, русского вожу? Сколь по-вашему, по шведскому, стоит предательство?»

— Как лутше проходить фрегат до мыс Пур-На-волок? — повторил лейтенант прежний вопрос. — Укажешь курс?

— Не знаю… не понимаю… — продолжал твердить Иван, спокойно глядя на шведов.

Капитан вскочил, стукнул кулаком по столу, потеряв терпение:

— Лжешь! Все понимаешь! — Он заругался по-своему, по-шведски, покраснев от злости так, что на щеках появились пунцовые пятна. Русские рыбаки своим упрямством вывели Эрикссона из себя, и он готов был кинуться на Рябова с кулаками.

«Лупить будут, — подумал Рябов. — Надо им что-то ответить».

— Господин капитан, ежели ваша милость хочет, чтобы я вел корабли, то мне надобно все хорошенько обдумать. Я плохо помню лоцию. Покумекать надо!

Лейтенант стал переводить и споткнулся.

— По-ку-ме-кать — что такое? — спросил он.

Иван невольно улыбнулся и пояснил, сопровождая слова жестами, что ему надо собраться с мыслями, все хорошенько обдумать.

Капитан несколько успокоился. Вспышка гнева миновала. Он сел вполоборота к Рябову, побарабанил пальцами по столу и сердито бросил:

— Сколько будет думать русский лоцман?

— Дня три надо, — ответил Иван. — Не шибко просто вести корабль Двиной. Осадка у него немалая… Так у нас, у русских, одним махом не бывает.

— Три дня? Он с ума сошел! — Эрикссон обратился уже к лейтенанту. — Жду только до завтра. Иначе — за борт.

Лейтенант перевел. Иван постоял, потупив голову и переминаясь с ноги на ногу. Потом глянул хмуро, исподлобья, и кивнул:

— Твоя воля, капитан!

Рыбаки ждали Ивана. Как только он спустился по трапу и прошел на свое место, все сгрудились вокруг него:

— Ну как, Иванко, чего пытали?

— Требовали указать путь на Архангельск, — ответил Иван, половчее устраиваясь на жестких мешках.

Фрегат ткнулся носом в волну, рыбаков качнуло, и они повалились на настил днища. Под настилом плескалась вода — трюмная, затхлая. Гришка подполз к Ивану, сунулся ему в колени. Рябов нащупал его голову, погладил, привлек к груди.

— А ты што им сказал? — жарко дыша, спросил мальчик.

— Ничего… Капитан дал время подумать до завтра, — спокойно ответил Рябов. — А что делать? Что сказать? Не ведаю…

Рыбаки молчали. Иван скорее чувствовал, чем слышал за плеском воды и шумом волн за бортом напряженное дыхание товарищей, лежавших и сидевших рядом.

Кто-то сплюнул и глухо выругался, кто-то поплотнее запахнул полы кафтанишка: в трюме промозгло, зябко.

Наконец молчание нарушил Мишка Жигалов — молодой, горячий парень, однодеревенец Ивана, ходивший на промысел тяглецом?.

— А што им сказать? Ответ один — не поведу корабли, и все тут. Хоть золотом осыпь! Я так бы и сказал им, нехристям.

Жигалов умолк. Матвей Рыжов, весельщик, с тревогой раздумывал вслух:

— Что с нами будет-то? Утопят? Убьют? А может, высадят где-нибудь на голом месте? Неужто рука у них подымется на убийство? Неужто такой грех возьмут на душу? Спаси и помилуй, царица небесная!

Рыжов торопливо перекрестился, вздохнул — в груди захрипело, зашелся кашлем. Схватил он злую простуду прошлой осенью на путине, свалившись в шторм за борт. Еле спасли. С тех пор и кашляет.

— Негоже скулить, Матвей, — оборвал его Иван. — Нытьем делу не пособишь. Только душу разбередишь, духом ослабнешь. Помором зовешься, так и держаться надо достойно.

Опять смолкли. Матвей заворочался на жестком ложе, затих. Мишка Жигалов ронял в полумрак трюма тяжелые, как камни, слова:

— Пока, видно, мы тут во чреве ихнего судна заместо груза, чтобы меньше качало… А идут они, слышь-ко, Иван, со злым умыслом. Оружных людей полно! Есть, конечно, немало и пушчонок. Неужто воевать Архангельск идут?

— Вот подлые! — подал голос наживочник Степан Лиходеев.

— Ведомо всем — война со шведом идет. С миром сюда не сунутся, — угрюмо отозвался Рябов. — Эх, как же я дал маху, что поверил голландскому флагу!

— Мало нас, да и оружья нет. А то бы захватить корабль, — сказал Мишка.

— То-то и есть, что мало… — продолжал размышлять вслух Рябов. — Их, поди, тут во всех щелях на пихано. Сотни три, наверно, а то и боле… А нас пятеро — сила невелика!

— Какой завтра ответ будешь давать, Иван? — осторожно спросил Жигалов.

— Не знаю, братцы. Не поведешь корабль — всех покидают за борт, да еще и пуль не пожалеют. Поведешь — грех на душу возьмешь. Выбор невелик!

— Пущай лучше за борт, чем измена, — твердо сказал Мишка и, помолчав, добавил: — А жить то хочется!

— Как не хочется! — вздохнул Иван.

За бортом все шумела волна. Скрипели деревянные крепления в корпусе судна, из конца в конец перекатывалась, плескалась под настилом трюмная вода. Рыбаки молчали в тягостном раздумье.

— Да-а-а, — протянул Лиходеев. — Очутились мы вроде трески на крюке… Не думали, не гадали, что все так обернется…

Иван лег навзничь, смежил веки, силился забыться сном. Гришка прилег рядом, под теплый бок лоцмана.