Джей Уильямс - Пламя грядущего

Но не было никакого шанса осуществить столь разумное решение. Джоанна пришла в ярость от одной мысли, что ей придется выйти замуж за сарацина, каким бы он ни был знатным и, по слухам, достойным человеком, а ал-Адил, по понятным причинам, отказался стать христианином. Советники с обеих сторон были возмущены или просто посмеялись. Ричард не потерял присутствия духа. Он написал султану: «Я восхищен вашей искренностью и желаю дружбы с вами. Вы обещали отдать своему брату все земли на побережье моря, и я горячо надеюсь, что вы выступите посредником между ним и мною при разделе земли. Но мы, без сомнения, должны владеть частью Иерусалима… Что касается брака, то все христиане громко высказывают свое недовольство мною, ибо я допустил мысль о брачном союзе свой сестры с мусульманином без позволения Папы. Я направляю к нему посланника и получу ответ в течение шести месяцев… Я искренне уповаю на то, что вы разделите владения так, чтобы освободить вашего брата от обвинений со стороны мусульман, а меня – от упреков моих подданных». Это было откровенное и великодушное послание, и султан принял его, заверяя короля в своей доброй воле. Тотчас, обратившись к своему доверенному советнику, ученому Беха ад-Дину, высшему судье войска, он сказал: «Если мы заключим мир с этими людьми, ничто не оградит нас от их вероломства. Самое лучшее, что можно сделать, это продолжать Священную войну до тех пор, пока мы или не выгоним их всех с наших берегов, или же не погибнем сами, сражаясь с ними». Ричард, со своей стороны, повел свою армию к Рамле, где он и обосновался на зиму, горя нетерпением взять приступом Иерусалим, если сможет.

Вот так, в обстановке взаимного доверия, встретили Рождество. Ричард двинулся на город-крепость Бейт-Нубу, стоявший высоко в горах. Дождь с градом хлестал войско, и отдельные градины были достаточно велики, чтобы причинить такой же вред, как и камни, выпущенные из пращи.

Дождь и ветер усиливались; колья, на которых были натянуты палатки, не держались в земле и падали, провиант портился, оружие и доспехи сильно заржавели. Стеганые куртки, солдатские и рыцарские, надеваемые под доспехи, поношенные и залатанные во многих местах, расползались от сырости. Кони скользили на замерзшей грязи, падали под своими всадниками и мерли. Ричард рвался вперед, невзирая ни на что. Порой он намного опережал основное войско со своим небольшим отрядом самых отчаянных рыцарей и сарацинским проводником, сопровождавшим их. Однажды, достигнув прохода меж двух остроконечных вершин, он увидел вдалеке, на вершине другой горы, слабый отсвет белых стен города. «Иерусалим», – сказал проводник. В тот день Ричарду было суждено ближе всего подойти к цели, к которой он стремился.

В начале января командоры [179]рыцарских орденов тамплиеров и госпитальеров, по большей части жившие постоянно в заморских землях и хорошо знавшие эту страну, убедили Ричарда повернуть назад. Они считали, что необходимо овладеть Аскалоном и заново отстроить его, чтобы предотвратить возможный прорыв неверных к морю и укрепить свои позиции на побережье. Совет армии, деморализованный скверной погодой и медленным продвижением войска, охотно их поддержал. Ричарду пришлось уступить. На третий день после праздника Крещения он возвратился в Яффу.

Возможно, совет принял бы иное решение, если бы знал, сколь бедственно положение их противника. Султан подтянул к Иерусалиму все свои главные силы, к тому времени запасы оскудели, тогда как погода препятствовала движению караванов и пополнения ждать не приходилось. Измотанные бесконечным походом, эмиры покидали горы и уводили своих воинов. Талая вода затопила окрестности, и рогатый скот, увязнув в трясине, погибал и разлагался.

Но вот настала весна; земля высохла, зацвели сады. Дети резвились на склонах холмов, в чащах распевали и ворковали птицы, между сарацинами и христианами возобновились вооруженные стычки, а Ричард начал новые переговоры с Саладином, написав на этот раз: «Мы согласны на раздел владений: каждая из сторон сохранит то, что имеет ныне, и если одна сторона удерживает в своих руках больше половины, то есть справедливой доли, она должна уступить другой положенную часть». Нет необходимости говорить, что ничего из этого не получилось; это было всего лишь еще одним признаком пробуждения к жизни, подобно брожению соков в промерзших за зиму деревьях.

На одном из пологих склонов, за северной стеной Святого города, для упражнений в стрельбе из луков были поставлены соломенные мишени. В то раннее утро стрельбой развлекались только двое. Они были одеты в свободные туники, поверх левого рукава натянуты кожаные наручи. Волосы, чтобы они не падали на глаза, были подобраны под круглые тюрбаны. Того, что постройнее, загорелого, с гибкой фигурой, звали Абд-Аллах ибн-Заид, и он был начальником лучников ал-Амина; другой, коренастый и плотный человек, носил прозвище Тоз-Копаран, или Тот, Кто Поднимает Пыль. Оба принадлежали к племени турок-сельджуков с севера, из Харрана.

Они двигались медленно, не спеша выпуская стрелы, и, промахнувшись, ругались, подобно всем лучникам мира во все времена, относя неудачи на счет соскользнувшей руки, негодного оперения стрелы, или сетуя на то, что теплое солнце слишком разогрело их луки. Ни один из них не принимал всерьез оправдания другого: они были старыми друзьями.

– Всемогущий, честное слово, – воскликнул Абд-Аллах, попав на полдюйма в сторону от золотистого круга в центре мишени, – эту отнес ветер.

– Знаю. Ветер твоих жалоб, – сказал Тоз-Копаран. – Тебе следует поучиться стрелять помедленнее. Никогда не одобрял итилахский способ быстрой стрельбы. О небеса! Вот это выстрел! – Его стрела со свистом вонзилась точно в центр. – Я ее заговорил. Давай отступим назад на двадцать шагов. Стрелять отсюда – детская забава.

– Твоя мать родилась от верблюда, – беззлобно проворчал Абд-Аллах. – Я отойду, если ты будешь ходить и выдергивать мои стрелы. Слишком жарко, чтобы идти в такую даль.

Тем не менее он отправился вместе с другом вытаскивать стрелы, а затем они отмерили сто двадцать широких шагов и вновь повернулись лицом к мишеням. Они приладили стрелы к тетиве, и вдруг Тоз-Копаран сказал:

– Взгляни-ка вон туда, вниз, на тропинку. Не наш ли это возлюбленный господин, ал-Амин?

– Да, это он. С тем франкским рыцарем Кордбарбом. Вот тебе и курды [180]. Отродье хромой суки! Ни один сельджук вовеки не опозорит себя дружбой с кем-то из неверующих демонов.

– Расстояние не так уж велико. Всего двести восемьдесят шагов, – задумчиво промолвил Тоз-Копаран. – Если мы выстрелим мимо мишеней, наши стрелы полетят прямо вниз, вдоль склона, и поразят их обоих. Тот, кто умерщвляет неверного, приуготовляет себе райское блаженство на небесах. Разве не это непрестанно твердит имам [181]?