Джей Уильямс - Пламя грядущего

Пока мы пировали, нас развлекали жонглеры и танцоры. Когда же трапеза завершилась, нам подлили еще вина, и король попросил нас показать свое искусство. И Понс спел голосом, весьма напоминавшим любовный зов быка, а Пейре Видаль заставил спеть своего жонглера, которого привез из Марселя, и тот действительно пел весьма неплохо. Потом из своего уголка, где он подбирал объедки, выступил Гираут, взял по моему приказанию арфу и спел мою новую сирвенту: «Когда донесся плач из Святой Земли». Он был подобен соловью, серый и неприметный, но медовая сладость его голоса исторгла слезы из глаз всех, кто его слушал, и когда он замолк, прогремели шумные аплодисменты, а меня восхваляли со всех сторон за превосходную песнь. Гираута заставили спеть еще, а я получил богатые дары, деньги, золотой кубок, золотое блюдо и даже не знаю, сколько сверх того.

Я вернулся со всем добром обратно в лагерь, а Хью Хемлинкорт и Артур составили мне компанию. Я хотел наградить Гираута, но не смог его разыскать. А теперь послушайте о том зле, которое было совершено, дабы осквернить этот святой день, так как ближе к вечеру какие-то моряки из Генуи и Пизы, разгоряченные вином, напали на караульных флота короля Ричарда и вступили с ними в сражение. И прежде, чем наступил конец битве, несколько человек было убито и многие ранены с обеих сторон.

Но это далеко не все. На следующий день страсти еще кипели, и моряки сошлись вместе, в количестве большем, чем прежде, отправились на пристань и начали осыпать караульных оскорблениями, и опять завязалась драка. И так уж выпало, что это происшествие имело для меня и благие, и дурные последствия.

В то утро я праздно сидел у палаток и смотрел, как Понс и Хью играют в кости с несколькими приятелями, среди которых находился молодой Жерве де Танкарвиль, уже завоевавший известность как неутомимый охотник за женщинами, поскольку до сих пор ему не попадались сарацины, чтобы пуститься в погоню за ними. Артур отправился в ту часть лагеря, где стояли палатки английских рыцарей, как и он, уроженцев Сассекса. В эту зиму он заскучал по родным местам и, как он признался, жаждал поговорить о вещах обыкновенных – пшенице, разведении скота и управлении поместьями.

Как раз тогда, когда мы так приятно проводили время, нашего слуха достиг отдаленный шум. Вскоре человек, знакомый нам – Балдуин де Каррео, рыцарь, весьма искусный во владении оружием и отличавшийся веселым нравом, – проехал мимо, громко смеясь. Я подошел к нему и спросил, что там такое происходит, и он ответил, что моряки снова при деле, отмечая по всему причалу Рождество Господа нашего с ножами, дубинками и мечами в руках. Еще раньше собралась толпа генуэзцев, и они с важным видом явились на причал, где расхаживали чванливо, показывали носы, плевали в сторону английских охранников, обзывали их хвостатыми и другими обидными прозвищами. Возможно, дальше этого дело бы и не двинулось, если бы не пришел, пьяно шатаясь, какой-то человек – говорили, что он норманнский менестрель, – и не начал горланить песню на итальянском языке, содержавшую строфы, весьма унизительные для жителей Генуи. И песня настолько их разозлила, что они дружно напали на него, а караул флота, увидев это, поспешил ему на помощь, и так началось сражение.

С тех пор как Гираут пел на пиру, о нем не было ни слуху ни духу, и я предположил, что речь, должно быть, о нем. Ибо если он обладал певческим даром, в равной степени он отличался талантом оказываться именно там, где начиналась драка. Поэтому я вскочил на коня и поскакал к берегу. На пристани царила полная неразбериха, многие пришли из лагеря поглазеть и посмеяться, и из-за их насмешек там и здесь возникали отдельные потасовки, подобно тому, как внезапно вспыхивает солома и скоро прогорает. Гавань в Мессине представляет собой длинную, изогнутую полосу земли, напоминающую серп, которая выдается далеко в море, образовывая обширную бухту, защищенную от ярости морских волн. Военный флот стоял на якоре с внутренней стороны, ближайшей к городу. Но с другого конца, являвшегося как бы ручкой серпа, были пришвартованы торговые корабли и другие, не из нашей флотилии. Сначала я проехал вдоль этой части гавани, расположенной напротив лагеря, и когда пробирался между низенькими рыбацкими лачугами, то неожиданно наткнулся на компанию французских лучников, которые гнались за каким-то человеком, избивая его своими деревянными луками, а некоторые даже наносили удары мечом. Человек был весь в грязи и истекал кровью, его плащ превратился в лохмотья, в руке он все еще сжимал эфес сломанного меча. К тому же было совершенно очевидно, что он не простой матрос, ибо на шее у него висела золотая цепь, а материя его изодранной одежды была хорошего качества.

Прежде всего я подумал о благоразумии, так как эта драка меня совершенно не касалась. Но один из лучников, подобравшись к бедняге вплотную, ткнул луком ему между ног и опрокинул на землю, а остальные, разразившись пьяным смехом, принялись пинать его. Созерцание их забав не доставило мне никакого удовольствия, и, пришпорив коня, я поскакал прямо на них. Они бросились врассыпную из-под копыт, но решили не сдаваться. Один или двое поспешно натянули луки, и тогда я закричал, что король Ричард едет сюда и за такие дела вытянет им шеи на виселицах. И такой трепет внушало одно его имя, что они исчезли без лишнего шума. Я поднял человека, которого они повалили, вытер ему лицо и спросил, как он себя чувствует.

Он ответил, что довольно неплохо, учитывая то обстоятельство, что его едва не прикончили. Он умолял меня препроводить его к дому некоего Тарена ди Арагона, купца из Мессины, где он остановился. Я посадил его на круп моего коня и, чтобы ему легче было держаться, поехал шагом, сжимая в руке меч на случай, если на нас нападут. Он указывал мне дорогу, и таким образом мы добрались до места – высокого дома, стоявшего на узенькой улочке. Все окна, смотревшие на улицу, были плотно закрыты, из глубины дома не доносилось ни звука. Я постучал в дверь, и кто-то вышел открыть ее, но, взглянув на меня с испугом, захлопнул бы ее снова, если бы человек, которого я привез, не прокричал что-то на сицилийском наречии. Тогда слуга широко распахнул дверь и поспешил помочь ему спуститься с коня. Поддерживая его с двух сторон, мы вошли в дом и поднялись по лестнице, очутившись в красивом, большом зале, изысканно украшенном, с гобеленами на стенах, креслами с кожаными сиденьями и огромными сундуками, покрытыми искусной резьбой. К нам вышел смуглый, крючконосый и бородатый человек, который, увидев моего попутчика, воздел руки и возопил, и некоторое время в комнате стоял такой оглушительный крик, что я был вынужден заткнуть уши.