Василий Боровик - У града Китежа [Хроника села Заречицы]

Весна много принесла хлопот Дашкову. Он и подрядил отца за три пуда муки — собрать и согнать «разбой» до Макария. Шкунов наготовил оплотины, на одну из них поставил Феню. Положил ей дорожный багаж, харчи, дал шест, вывел плот на стрежень, отдал концы и наказал дочери:

— Плыви, Фенька. Где, буде, пристанешь к берегу, отталкивайся шестом, а я выведу остальные плоты и догоню тебя.

Феня уплыла далеко, отца стало не видно, а близко — Вшивая горка, там вода словно кипящая. Перед Вшивой горкой, посередине реки, затонуло дерево, его не видно было, только вода полоскалась над комельком. Фенькина оплотина и налетела на затонувшее дерево, закрутилась, загородила узкую промоину, и плот встал поперек реки. Феня даже не заметила: головка плота очутилась на суше, а «гузка» — на кустарнике. Плот стало корежить. Скопившаяся вода набрала силу и ударила в плот. Оплотина закрутилась, и ее быстро понесло. Когда Феня оглянулась назад, увидела: нижний ярус освободился от связок, а верхний стал рассыпаться. Феня забегала, не зная, что ей делать. Бревна ослабли и стали под ее тяжестью погружаться и, отделяясь, уплывать. Продукты между бревен провалились и пошли на дно реки. Шкунова поняла, что ей грозит неизбежная гибель, она закричала, заухала. А вокруг никого, только бурлит вода, лес да ветер шумят. Под ней остались только два бревна. Течение неслось быстро. На одно бревно она села верхом, второе обняла. На ее счастье, на Вшивой горке находилась Дашковская пристань.

Покрасневшее солнце устало спускалось за лес. В страхе Феня мысленно представляла песчаное дно реки и точно в последний раз смотрела на светлую, вспыхивающую под солнцем, рябь. Вдруг с берега раздался знакомый голос. Она подняла голову: на отмели торопливо распутывал веревки у лаптей Григорий Дашков. Вот он уже в воде; он плывет к ней, подталкивает ее бревно к берегу, а с ним и мокрую неудачницу.

Когда Феня пришла в себя — сокрушалась, очутившись перед Григорием в таком виде. Он сидел неподалеку от нее и молча, с улыбкой глядел, как платье на ней прилипло к телу и с него стекала вода и бесследно таяла на песке. Феня, ежась от дрожи, попросила Григория:

— Уходи… дай обсушиться.

Спрятавшись за кусты, она сняла платье и стала его выжимать. Григорий не мог удержаться — ему хотелось быть возле Фени. И когда она, торопясь, одевалась, из-за кривуля реки показался плот отца.

Шкунов сошел на берег. Григорий рассказал о случившемся. Иван Алексеевич, ругаясь, ушел закреплять плот, а Григорий настолько приблизился к Фене, что она почувствовала на своем лице его теплое дыхание.

Встретилась Феня с молодым Дашковым вскоре как-то после того, когда он снял ее с разбитого плота. Подкараулив ее на Керженце, Григорий жаловался девушке на своего отца, что они-де давно с ним думают о жизни по-разному. Потому, дескать, и не понимают один другого. «Што-што, я сын богача, — с горечью говорил Григорий, — капитал наживал отец, пускай он и замирает от страха за свои денежки».

Тимофей же Никифорович хотел владеть и капиталом и разумом сына. Когда Григорий заикнулся о женитьбе, отец строго покосился на него.

— На Шкуновой Фененке, — тихо, покорно выговорил Григорий и испугался отпрянувшего от него отца.

Но тут же, огрызнувшись, отец круто повернулся к сыну.

— Дурень, — сказал Тимофей Никифорович, — тебе невеста нужна не в шобоньях, а в парче и с таким приданым — кое у всех лыковских девок сготовлено… И то, по нашим капиталам, этого мало… Понимаешь ли ты это, оболтус… А уж коли приперло ожениться и не можешь сыскать вдовы ночь переспать, ступай окунись в ледяной водице да запомни: в мой дом Шкуновых на порог не пущу… А тепереча отправляйся в лес, присмотри за вырубкой да заодно подумай, что отец-то тебе сказал.

Но Григорий в отношении к Шкуновой остался верен своему слову. Наперекор отцу решил: скорее уйти из дома, чем отказаться от Фени.

Мать останавливала сына.

— Не мы одни скрываем вольный свет, не мы первые губим молодость… По мне-то, бери Феню, — плакала она, — только не покидай дом! Тимофей Никифорович, — умоляла она отца, — благослови ты его… Фенька — хорошая девка.

Дашков в ответ что есть силы крикнул:

— Не быть ей в моей избе, не езжать на моих конях! Она только тогда будет в доме, когда по моему носу черви поползут!

А как-то ночью Настасья Дашкова пришла к Ивану Алексеевичу уговаривать его удержать дочь.

— А мне, — ответил Шкунов, — если жених невесте по мысли — с богом! Этак-то вот и скажи Тимофею Никифоровичу… Я не то што перечить — сам зачну Феньку уговаривать, назло богачу, толкну дочь за вашего Гришку.

После прихода Настасьи у Фени прибавилось горя. Она сама боялась идти в дом Дашковых. Если Григорий и увезет к себе, то жизнь ее будет не сладкой.

К Шкуновым на следующий день после Настасьи пришла Евдокия — тетка Фени — и наплакалась на ее завывания.

— И мое житье, дитятко, — утешала она племянницу, — было нищенское. И все же я не пошла за немилого. Скрывай, што ты думаешь, а свое делай. Мил тебе Григорий Дашков, ступай за него. Не примет Тимофей Микифырыч сегодня, завтра сам позовет. Только молчи, таковска бабья доля. А они поглумятся, но на куски-то тебя не разорвут, а ты обеими руками держись за Григория, коли он тебе люб. Держись и ни о чем не думай.

…На другой день, тайком, на дашковские гумна прибежала Феня повидать Григория. И в последний раз, прощаясь, сказала:

— Коли любишь, приезжай в воскресенье воровать.

Уговорились, где Григорий поставит лошадь, и, убегая, Феня не один раз повторила:

— Приду, приду…

В воскресенье Григорий ждал Феню у инотарьевского гумна. Из дома он уехал без помех, в глухоночье. За деревней стояла тьма непроглядная. Из окон кое-где таращились тусклые огоньки. Григорию чудились чьи-то голоса, но вот все ближе и ближе послышались шаги. «Она!» — подумал Григорий. Подошел к лошади, поправил сбрую, расправил вожжи. Лошадь навострила уши.

К старому сенному сараю, где Инотарьев сложил снопы, подошла Феня. Она молча протянула Григорию руку:

— Не раздумал?.. Едем куда глаза глядят.

На другой день хватились Дашковы сына, а его и след простыл. С ног сбились, разыскивая Григория. Тимофей Никифорович выходил из себя: «Не дам венчаться». Настасью прогнал к священнику, наказывал: «Григория со Шкунихой не венчать». В полдень к Шкунову явился сам. Накричал на Ивана Алексеевича, пригрозил — работы не даст.

Через двое суток влюбленные обвенчались в Монастырщине. Когда об этом узнал Тимофей Никифорович, он проклял их жизнь:

— Не дай им, господи, ни счастья, ни талану!

Год Григорий прожил с Феней в доме Ивана Алексеевича. Молодому Дашкову тошно и тесно казалось в бедной семье. Он привык к отцовскому делу, скучал по дому. В одно из воскресений к Григорию пришла мать и сказала: